Мечты о женщинах, красивых и так себе

Продавщица, гипертрофированная Доррит, [323]сновала где-то неподалеку, опасаясь нежданного развлечения и готовая услужить, когда, так сказать, ее свистнут хозяева.

— Gnnnadiges Fraulein, — сказал Белаква с преувеличенной гнусавостью, — не были бы вы так любезны объяснить нам?..

— Сэр, — начала Доррит, — я думаю…

— Ага! — улыбнулся приказчик, вид у него был очень narquois. [324]— Да, милочка…

— Я думаю, — отважно продолжала Доррит, — что это происходит так…

— Ты слушаешь, Смерри, — с тревогой спросил Белаква, — потому что я могу не понять…

— Учитывая, — внятно и отчетливо проговорила Доррит, — что, как вы слышали, левая нога размерами превосходит правую, этому учит нас опыт ремесла, стало традицией, для обуви, изготавливаемой путем фабричного производства, делать левый башмак значительно более просторным, чем правый…

— То есть, — воскликнул Белаква, в приступе внезапного озарения осознавший наконец все, — делать правый башмак значительно менее просторным, чем левый…

— То есть, — с восхитительной каденцией развила свою мысль Доррит, — редкий клиент, у которого одинаковые

ноги, вы, сэр, — она сделала легкий реверанс в сторону редкого клиента, — вынуждены платить за асимметрию предмета, изначально предназначенного для клиента среднего.

— Смерри! — в порыве сильного чувства вскричал Белаква. — Ты это слышала?

— Братьев и сестер, — горестно сказала Смеральдина, — у меня нет, но…

Штиблеты все-таки были куплены, но, несмотря на прочность и хорошую форму, они так и не смогли принести удовлетворение владельцу, и спустя несколько месяцев бедный Белаква, чья отчужденность от доступных большинству людей благ распространялась даже на пару ног, в целом, если не в деталях, чудовищно симметричных, отдал их без лишнего шума лицу низшему по положению.

Всякое единство в этом повествовании, с Божьей помощью, будет невольным единством.

Теперь нам пришло в голову, что по крайней мере на эту минуту с нас более чем достаточно Белаквы — триединого недоноска, с его замогильным утробовещанием, симпатиями, антипатиями, грошовыми триумфами, провалами, исключениями, общим несоответствием и ногопатией, если такое слово вообще существует. И хотя мы серьезно намеревались описать его наиболее выдающиеся физические особенности и хотели, до переезда в Дублин, попросить его покрутиться перед нами в целях быстрого осмотра, так же как сам он, в Барджелло, неоднократно вращал на пьедестале маленького драгоценного Давида Буонаротти, чтобы полнее насладиться всеми его углами и закоулками, мы так увлеклись его ногами, их состоянием, что теперь у нас нет иного выбора (представляем себе, как вы этому рады), кроме как отказаться от этого намерения. В частности, мы собирались рассказать о его животе, потому что в последующем повествовании его животу может быть уготована важная роль, о его пояснице, груди и манере держаться, а также черточка за черточкой выписать его лицо и с восторженным красноречием обрисовать его руки. Но мы от него устали. Мы чувствуем, мы не можем не чувствовать, что остальное подождет, пока в поисках утешения мы не обратимся к этой теме вновь.

Кроме того, нам кажется, что эти дефисы совсем отбились от рук. Cacoethes scribendi, [325]страшный суд, уготованный даже лучшим писателям.

В Куксхафене, после очень черной ночи, проведенной в Алтоне, он сел на паром, который повез его домой. На вторую ночь в море, Шербур в тот день был милостиво избавлен от качки, он стащил себя с жаркой верхней койки каюты и по крутому маленькому трапу выбрался из колодца третьего класса, если третий можно вообще называть классом. В этот час на палубе, как и следовало ожидать, было тихо, палубный мостик замер, днем здесь было душное, вонючее столпотворение поляков и гамбуржцев, радующихся путешествию или опечаленных разлукой, коротающих длинные атлантические часы, залечивающих раны народными песенками. Был среди них огромный никчемный поляк, похожий на национального гвардейца, молодой, свежий поляк, такой огромный, что трещали пуговицы, в блестящих клетчатых брюках, облегавших, inter alia, [326]его роскошные бедра и дополнявших короткий ультрамариновый двубортный пиджак. Он был вожаком, днем палуба принадлежала ему. Теперь было тихо и хорошо, ночь отдраила, отскоблила палубу, прекрасная ночь милостью Божьей и его Аббата Гавриила. Чудная сентябрьская ночь над пучиной.