Медный всадник. Жизненный путь Этьена Фальконе

Фальконе уже не раз деликатно напоминал императрице о том, чтобы Пьеру заплатили за написанные им портреты. Императрица, судя по всему, давала необходимые распоряжения, но дело, как всегда застревало на Бецком.

В конце концов Пьер и Мари Анн уехали во Францию. Колло ждала ребенка и хотела, чтобы он появился на свет на родине. Расставание ее с Фальконе было ужасным. Скульптор оставался совсем один в чужой стране, окруженный враждебностью и непониманием. Императрица давно не отвечала на его письма, которые он продолжал посылать ей, жалуясь и негодуя на препятствия, создаваемые ему на каждом шагу Бецким.

Фальконе тревожился за Колло, и он не ошибся в своих тревогах: сразу же по приезде в Париж Мари Анн и Пьер расстались. Фальконе получил от нее полное отчаяния письмо. Он проклинал тот день, когда ему пришла в голову мысль об этом несчастном браке, и твердо решил исправить свою ошибку, когда вернется в Париж.

Близилась отливка памятника. Фальконе с огромным волнением готовился к этому ответственному моменту, сотни раз проверяя и перепроверяя, все ли готово к этому. Наконец все было готово к отливке, и 7 августа 1775 года Фальконе сообщает императрице: «…конная статуя приближается к моменту отливки: огонь пылает в печи с 20-го числа прошлого месяца, и, недели через две приблизительно, бронза должна вылиться…, во мне много, весьма много недостатков, но можно сказать, что во всю мою жизнь не было минуты, где бы выдавшаяся на мою долю частица рассудка была мне так нужна, как теперь».

Накануне отливки Фальконе спал плохо. В минуту забытья он приснился себе в образе Милона Кротонского, будто он взялся за огромный пень, пытаясь расщепить его руками. Он видел прячущегося за деревьями хищника, но ничего не мог сделать, чтобы предупредить несчастье. И в этот момент, когда дерево затрещало под могучими усилиями атлета, лев прыгнул…

Фальконе проснулся, вскочил. На сердце было неспокойно. Быстро одевшись, он направился в мастерскую. Тревога оказалась не напрасной: Помель, бывший помощник Эрсмана, дежуривший в эту ночь, отсутствовал, рабочие спали. В невесть откуда взявшееся отверстие в трубке, по которой расплавленная бронза перетекала в форму, горящий металл начал вытекать наружу. Фальконе явился в тот самый момент, когда сила и тяжесть бронзы, надломив одну из сторон, открыли путь расплавленному металлу. Тот начал растекаться по мастерской и преградил путь Фальконе. Появившийся Помель и проснувшиеся работники, наблюдавшие за огнем, бросились бежать, испугавшись пожара. Фальконе заперся в подсобке и готов был погибнуть в огне вместе со статуей. «Господи, твоя воля, – взмолился он, подняв глаза к небу, – но если ты можешь отвести беду, я отдам за это то, что хотел присвоить себе незаконно и за что наказан тобою. Господи, отведи Святой Рок!»

Шум пламени за стеной постепенно стихал. Еще не веря свершившемуся чуду, Фальконе отворил дверь. Его помощник Емельян Кайлов, предчувствуя беду, появился как раз вовремя. Видя, что все бегут из охваченного огнем помещения, он бросился в мастерскую. С опасностью для жизни погасив пламя, он приостановил поток расплавленного металла и заставил течь бронзу из печи в форму. Бросившись к нему, Фальконе крепко обнял своего спасителя. Кайлов, еще не остыв от страшного напряжения, радостно улыбался обгоревшими губами.

Этот подвиг дорого стоил русскому литейщику. После этого он почти лишился зрения и вскоре умер. Отливка была спасена ценою его жизни. А обезображенная голова всадника, на которую не хватило бронзы, вылившейся при пожаре, напоминала Фальконе о той, которая помогла ему вылепить голову Петра Великого. Верхняя половина головы лошади была в таком же положении, зато все остальное было вытеснено, как в воске. Оставалось совсем немного. Фальконе сломал уродливую часть бронзы. После второй отливки обе части монумента были соединены. Чеканка и шлифовка монумента заняли еще около двух лет. После чеканки статуя выглядела абсолютно цельной и казалась отлитой за один прием. Расчеты при отливке оказались настолько точными, что всадник, еще никак не укрепленный, стоял совершенно прямо от собственного своего равновесия и сохранял надежную устойчивость. Осталось лишь укрепить памятник на пьедестале…

Скульптор очень гордился своей отливкой, которую он сделал без помощи признанных европейских мастеров. Иначе считал Бецкой: он уверял императрицу, что Фальконе совершенно испортил отливку статуи, что шов будет заметен и всю статую следует перелить. Бецкой негодовал и оттого, что Фальконе распорядился вопреки ему обрубить огромную скалу для пьедестала, стараясь придать ей задуманную форму, и тем самым, как он считал, испортил камень.