Бецкой убеждал императрицу, что не следует платить Фальконе за работу литейщика, которую он якобы испортил. Фальконе же справедливо рассчитывал на дополнительные 200 тысяч ливров. «Просьба моя проста и справедлива, – писал он императрице, – и со мною следует обращаться по меньшей мере как с литейщиком, если я действительно таков». Бецкой заявил, что он и так уже много стоил казне, упрекая скульптора в больших расходах на монумент. Фальконе был возмущен: парижская статуя Бушардона Людовику XV обошлась в 15 миллионов ливров, копенгагенская Генриху IV работы Сюлли – в три миллиона, а петербургская – всего около двух миллионов.
Фальконе вынужден был принять на себя унизительную роль просителя и доказывать императрице заслуженность оплаты своей работы, потребовавшей от него столько времени и усилий. Дело было все же улажено, но главный вопрос – об установке памятника – решен не был. По городу упорно ходили слухи о том, что императрица уплатила Фальконе гонорар лишь за его назойливость, а на самом деле отливка испорчена, и статую предстоит переливать.
Несмотря на приглашение Фальконе, Екатерина так и не приехала посмотреть готовый памятник. Создавалось впечатление, что она полностью разделяет сомнения недоброжелателей Фальконе в успешном завершении работы. Окруженный злословием, в полном одиночестве, скульптор был беззащитен перед враждебными нападками и наветами. Он пребывал в растерянности: уехать, оставив памятник на произвол судьбы, казалось ему невозможным. Однажды ему вновь пригрезился сон: Милон Кротонский, тщетно пытающийся разломить руками огромный пень. И в ту же минуту перед его глазами возник Луи. Он серьезно и печально смотрел на Фальконе, затем, подняв руку, произнес: «Тайна сия великая есть: что Бог сочетал, того человек да не разлучает. И всякий, кто помыслил о том, уже совершил грех в сердце своем. Все будет так, как вы хотите, если вы будете помнить о главном…»
Фальконе решил не ждать установки памятника. Он покинул Санкт-Петербург, но перед отъездом отправил свое последнее письмо императрице: