Медовый месяц

Мне вдруг ужасно захотелось увидеть ее. Мою милую русалку, как я называю ее про себя. Последнее время я часто думаю о ней, даже слишком часто. Иногда она мне даже снится. Кто бы мог подумать, и я сам в первую очередь, что я могу быть столь сентиментальным! Может быть, старею? Я знаю, что не имею права, не должен признаваться ей в своих чувствах. Это преступно, это грешно, это просто глупо, в конце концов! Да, я далеко не святой, но есть черта, за которую я не могу перейти. Я сам обозначил эту границу. Для себя. И переступить ее — значит, предать в первую очередь себя, а также близких мне людей — жену, сына. Я не имею на это права. Иначе я не смогу уважать себя, а что может быть хуже, когда человек перестает уважать себя? В тот раз я едва не переступил эту границу. И только этот звонок отрезвил меня, не дал совершить ошибки, возможно, непоправимой ошибки. Что бы ты сказал, мой друг, если бы я доверил тебе свои мысли и желания? Понял бы меня, осудил, посмеялся, ужаснулся, посоветовал не валять дурака? Черт возьми, ведь дело даже не в том, что я не могу бороться. Я достаточно силен, чтобы перебороть себя. Но дело в том, что я не ХОЧУ бороться. Похоже, я запутался в самом себе. Но выпутываться придется самому, без посторонней помощи. Впрочем, скоро они уедут, и все пройдет само собой. Это просто «солнечный удар», как в рассказе моего любимого Бунина. Давно я его не перечитывал. Кончится лето, и все придет в норму. Моя русалка уплывет от меня… черт, какое право я имею называть ее моей?! Она не моя, она принадлежит моему сыну, родному сыну, моей плоти и крови. Который рожден от любимой мной и любящей меня женщины, и я не должен делать ничего, что может причинить ему зло или боль. Я должен охранять его, направлять, помогать. А я… Я закрыл глаза. И, словно смеясь и дразня, передо мной возникло ее лицо, ее улыбка, развевающиеся на ветру волосы… И это видение манило меня, влекло, захватывало дух, и сильнее билось сердце… Нет, тысячу раз нет! Надо предложить Пашке съездить куда-нибудь, например за границу или на юг. Сказать, что я все оплачу, что это свадебный подарок. Сделать это тактично, чтобы никто ни о чем не догадался. И тут же мне стало безумно стыдно, даже щеки запылали. Как я мог опуститься до таких низких, трусливых мыслей? Вот уж не подозревал в себе такого. Бежать от проблем, трусливо поджав хвост, вместо того, чтобы пытаться их разрешить, бороться с ними?! Да, мой бедный друг, ты так внезапно покинул меня, если бы ты мог знать о моей трусости, ты бы имел полное право осудить меня. Но что же мне делать, черт возьми? Что?!

Робкий стук в дверь заставил меня вздрогнуть. Сердце забилось где-то в самом горле. Я знал, что это она, чувствовал. Надо вести себя как можно естественнее, как будто ничего не произошло между нами. Я нацепил на лицо привычную непроницаемую маску всезнающего и слегка утомленного жизнью скептика и равнодушно бросил:

— Да-да, войдите…

Я долго стояла перед дверью, не решаясь постучать. Я боялась, боялась увидеть его после той ночи. После того, что произошло между нами. А также после того, что произошло с его другом. Я уже знала, что он умер. Я не была уверена, что он захочет меня видеть сейчас. Возможно, он предпочитает остаться один. Но желание видеть его было столь сильным, что я не могла ему сопротивляться. Я прислушалась. За дверью было тихо. Может быть, он спит? Он вернулся только под утро. Но я все же решилась. Осторожно постучала в дверь. Он отозвался не сразу. Я уже хотела уйти, подумав, что он спит или просто не хочет ни с кем разговаривать, но когда он произнес: «Да, да, войдите», сердце мое от звуков его голоса, который уже стал для меня таким родным и близким, забилось как сумасшедшее.

Я мысленно перекрестилась, вдохнула воздух и вошла… Он сидел в кресле, напротив письменного стола. Когда я вошла, он обернулся. Вопросительно смотрел на меня и молчал. И я молчала, не зная, что сказать. Вернее, сказать-то хотелось многое, но я не могла этого сделать. Молчание становилось тягостным. Наконец я решилась.

— Хотите выпить кофе? — брякнула я первое, что пришло в голову. Не слишком-то удачное начало разговора, но что делать.

— Спасибо, я уже пил, — его голос звучал холодно и, как мне показалось, слегка раздраженно.

Неужели он хотел избавиться от меня, и мое общество его тяготило?

— Мне очень жаль, — сказала я, продолжая стоять посреди комнаты, — жаль, что ваш друг умер.

— Ты уже знаешь? — Он посмотрел на меня и прищурился, словно изучая.

— Да, мне Людмила Александровна сказала. Она ушла на работу. Обещала, что скоро вернется.

— Да, я знаю, — то же безразличие в голосе, словно ничего и не было между нами минувшей ночью.