Медвежья берлога (СИ)

Венцеслав приехал через пару часов. Появился в дверях мрачной грузной тенью. Уже в коридоре Люциан чувствовал исходящее от него раздражение. Это был совсем не тот Раух, каким он его знал. Венцеслав прошёл в комнату и оттолкнул от себя Люциана, вдруг захотевшего приблизиться.

— Зачем звал? — Раух деловито опустился в то самое скользкое кресло и закурил. Комнату начал наполнять тяжёлый густой дым.

— Понимаешь ли… Мне нужна твоя помощь, — мягко начал Люциан. — Я проснулся, и… Собственно, в этом проблема. Мне кажется, я проснулся не в своём измерении. Это не мой мир, Венц.

Раух смерил его скептичным взглядом и пренебрежительно стряхнул пепел на пол.

— Я знал, что рано или поздно к тебе придёт белочка, Люциан. Кончай бухать и начни, наконец, нормально жить. Пиздец, в котором ты сейчас варишься, тебя точно до добра не доведёт, — сожаление во взгляде Рауха тоже было, но в самой малой степени.

— Разве мы не живём вместе?

Раух покачал головой.

— Нет. Уже два года не живём, Люциан.

Если бы в этот момент по бетону здания прошла огромная трещина, она бы в полной мере отразила эмоциональное состояние Люциана. В один момент весь красочный витраж, который он называл жизнью, брызнул радужными каплями на пол мрачного кафедрального собора, который назывался судьбой. Люциан обмяк и рухнул на колени.

— Но почему?.. Вацек, почему? — дрожащим голосом вопрошал мужчина, представляя собой довольно жалкое зрелище. Отнимите у ангела крылья и с хрустом раздавите их прямо у него на глазах — рецепт такого состояния прост.

— Потому что я разлюбил тебя, — эти слова давались и Рауху нелегко, поскольку убивать вообще нехорошо, а убивать мучительно — того страшнее. Вид увядающего Люциана заставлял Венцеслава чувствовать себя виноватым, а уж этого он не любил очень сильно.

— И это всё… это… моя жизнь? — Люциан проговаривал всё медленно. Язык не хотел говорить, мозг не хотел думать. Чувствовать не хотелось.

— Как есть, — Раух развёл руками и оставил окурок на столе рядом с креслом. — Это всё? Я могу идти?

— Не уходи… — прошептал мужчина и встал, вновь подошёл к Вацеку. — Это не может так кончиться. Мы же… Я же люблю тебя, Вацек. Ты называл меня «мой мальчик». И сильнее всего на свете я хотел быть твоим мальчиком. Венц… Нет. Это убьёт меня, — с усилием выговаривая слова, Люциан осторожно взял мужчину за мизинец.

Одно маленькое прикосновение, но по всему телу Люциана будто прошёл электрический разряд. Сердце билось сильнее. Руки теплели. Хотелось жить.

Рауха немного раздражал этот взгляд верной собаки. Он поморщился, попытавшись освободить руку.

— Чуть-чуть, — взмолился Люциан, — пожалуйста.

— Ты жалок, — процедил сквозь зубы Венцеслав.

— Зато ты такой непоколебимый, — с обидой произнёс Люциан в ответ. — И тебя ничего никогда не беспокоит. Один я всегда всё порчу, — и взял Венцеслава за руку сильнее, переплёл с ним пальцы.

— Ты совершаешь ошибку, — с нетерпением и раздражением произнёс Раух, резко приблизившись к Люциану и нависнув над ним. Он резко вырвал руку из ладоней мужчины и отправился к выходу.

— Ошибка сделана уже давно, — сглатывая комок досады, произнёс Люциан и пошёл следом за Раухом, чтобы остановить его. — Я этого так не оставлю! — прикрикнул он в ответ.

Венцеслав вновь повернулся, злой, похожий на ощерившегося кота.

— Как тебе ещё объяснить? Я тебя не люблю. Ещё раз позвонишь — я сменю номер. Тебе ясно?

Боль растекалась по витиеватым нервным окончаниям, заставляя дрожать каждую клеточку тела. Вместо горячей крови в жилах будто застыли жёсткие куски сухого льда. В голове раздавался набат, за грохотом которого не было слышно слов. Тело дрожало, стены гудели. Если бы было возможно, Люциан предпочёл бы умереть на том месте, где стоял. Вот так просто, без оваций. Угасая от невидимого ножа под сердцем. Источая такую же невидимую кровь. И каждое слово будто обращалось в новый удар. Раз за разом. Точно и болезненно, пока грудь не превратится в одну сплошную дыру. Люциану хотелось уточнить у Рауха, видит ли он её, однако, кажется, сделай хоть одно лишнее движение — и тут же лишишься какой-нибудь дорогой и любимой части тела.

А вместо сердца и лёгких в груди как будто поселился незримый осьминог. Чёрный, склизкий, жгучий. Своими щупальцами он обвивал руки и ноги, жалил каждый сантиметр тела. А от яда в голове селилась пустота, которая мешает обычно при депрессии и затормаживает процессы.

Время как будто замерло. Люциан сделал последнюю попытку, чтобы не дать осьминогу утащить себя на морское холодное дно. Раух схватил мужчину за горло и прижал к стене. Взгляд его был полон ярости. Зрачки стали щёлочками. Они были призваны вселять ужас. Люциан поверить не мог, что Венцеслав мог на него смотреть с таким холодом. Как бы хотелось навсегда застыть в этой стуже, навсегда остаться в льдине, лишь бы момент не кончался. Лишь бы Раух не отпускал, и его рука навсегда бы упокоилась у Люциана на шее. Только не эта тюрьма из пыли и засаленных простыней. Только не пытка воспоминаниями. Прошу тебя.