Мэйдзин

Потом, уже в Ито, когда черные сделали отложенный ход, все преимущество которого как раз и заключалось в том, что он был отложен, мэйдзин разгневался и с нетерпением ждал перерыва, чтобы пожаловаться нам. Он даже сказал, что думал бросить игру – ни прежде, ни после он никогда не позволял себе подобного. За доской он не показывал гнева. Никто не мог догадаться о движениях его души.

69-й ход черных оказался как блеск кинжала. Вскоре мэйдзин погрузился в раздумья, и настало время обеденного перерыва. Даже когда он вышел из зала, седьмой дан, стоя рядом с доской, проговорил:

– Что ж, ход совершенно знатный. Вершина!

– Вы довольно суровы, – сказал я.

– Ну, он же хочет, чтобы думал только я? – и седьмой дан добродушно рассмеялся.

Однако сразу после перерыва мэйдзин, не успев сесть, сыграл 70-й ход белых. Конечно, все понимали, что он думал над ходом во время перерыва, а оно не шло в общий зачет. Но мэйдзин не собирался использовать разные хитрости, чтобы скрыть это, и делать вид, будто размышляет над ответным ходом. Вместо этого он просто весь обед смотрел в одну точку.

21

69-й ход черных назвали «дьявольской атакой». Мэйдзин потом отмечал, что это как раз пример яростной тактики Отакэ. Ошибка в защите могла бы привести к потере преимущества белых, поэтому мэйдзин и обдумывал 70-й ход 1 час и 46 минут. Но больше всего он потратил на 90-й ход – 2 часа и 7 минут. Это было 5-го августа, в день десятой встречи. 70-й ход белых оказался вторым по времени.

И если 69-й ход черных считался «дьявольской атакой», то 70-й ход белых стал мастерской защитой, и распорядитель, шестой дан Онода, не смог не восхититься им. Мэйдзину удалось удачно отбить атаку и выстоять. Он отступил на шаг и предотвратил катастрофу. Это был великолепный, трудный ход. Белые остудили весь пыл, с которым черные ринулись в натиск. Конечно, черные кое-что выгадали, но все же белые смогли оправиться от потери и обрели большую свободу действий.

После вопроса седьмого дана: «Дождь ли, шторм ли?» вдруг полил дождь, небо вмиг потемнело, и в зале включили свет. Белые камни, отражавшиеся на зеркальной поверхности доски, вдруг словно слились воедино с мэйдзином, и буря в саду только оттеняла тишину в зале для игры.

Но дождь быстро прошел. Над горами витал туман, а над низовьем реки, в Одаваре, небо прояснилось. Солнце озарило верхушки гор на долине, запели цикады, и стеклянные двери в коридор открыли. Когда седьмой дан сыграл 73-й ход черных, на лужайке резвились четверо черных как смоль щенков. Затем небо затянуло тучками.

С утра снова полил дождь. Сидевший в коридоре до полудня Кумэ Масао пробормотал:[52]

– Здесь так хорошо сидится. На душе умиротворение.

Кумэ, которого недавно назначили редактором литературного отдела газеты «Токио Нити-нити симбун», переночевал здесь и теперь наблюдал за ходом игры. В последние годы писателей редко назначали редакторами литературных отделов. Го тоже входило в его ведомство.

Кумэ ничего не знал о го и, сидя в коридоре, то разглядывал горы, то смотрел на игроков. Однако он легко перенимал эмоции игроков, и когда на лице мэйдзина отражалась серьезная, трагическая задумчивость, доброе, улыбчивое лицо Кумэ преображалось тем же образом.

Я знал о го примерно столько же, сколько и Кумэ, и все-таки эти неподвижные камни оживали передо мной. Стук камней на доске словно отзывался эхом в огромном мире.

Партия в го велась во втором флигеле. Там было три комнаты: одна в десять татами и две в девять. В первой на полу стояла большая цветущая альбиция.

– Ее цветы скоро опадут, – сказал седьмой дан Отакэ.

В тот день сыграли пятнадцать ходов, и последним стал отложенный, 80-й ход белых.

Мэйдзин, кажется, не услышал объявления девушки, которая записывала ходы, о том, что скоро четыре часа – конец партии. Она наклонилась к нему, явно смущенная. Седьмой дан взял на себя ее роль:

– Сэнсэй, пора откладывать ход, – сказал он, будто укачивал ребенка. Мэйдзин, кажется, услышал его и что-то ответил. Однако он говорил тихо, и я не расслышал его слов. Все подумали, что он определился с ходом. Секретарь «Нихон Киин» Явата поднес конверт, мэйдзин некоторое время сидел в растерянности, и затем, будто еще не очнувшись, сказал:

– Я еще не решил.

Прошло еще шестнадцать минут. На 80-й ход белых ушло сорок четыре минуты.

22

31 июля игру снова перенесли, на этот раз в место под названием «Син-дзёдан-но-ма» – «Новый зал с приподнятым полом». Там было три комнаты – две в восемь татами и одна в шесть; в каждой висели каллиграфические работы Рай Санъё, Ямаоки Тэссю и Ёды Гаккая. На первом этаже расположился мэйдзин.

На веранде у комнаты мэйдзина пышно цвели гортензии, похожие на надутые шары. И сегодня над ними порхали черные бабочки, отбрасывая тени на садовый пруд. Тяжелая листва глициний обвивала навес.

Когда мэйдзин обдумывал 82-й ход белых, до зала донесся плеск. Я выглянул наружу: супруга мэйдзина стояла на каменном мостике у фонтана и кормила отрубями карпов. Они и плескались в ожидании добычи.

Тем утром супруга мэйдзина сказала мне: