Мэйдзин

Конечно, в такой игре черным приходилось играть вплотную, и седьмой дан боролся за каждое очко. Это можно было рассматривать как успех белых. Однако мэйдзин не планировал пользоваться промашками черных. Может, его зрелость как раз и проявилась в том, что он в ответ на жесткую оборону и давление со стороны черных совершенно просто и естественно, как вода течет и облака плывут, выстроил мойо белых в нижнем углу доски? И поэтому игра велась без явного преимущества сторон? Ни болезнь, ни возраст не могли подточить его навыка.

31

По возвращении из больницы Святого Луки домой в Унанэ, что в Сэтагая, мэйдзин Хонъимбо Сюсай сказал:

– Я уехал 8 июля и провел вне дома почти восемьдесят дней, лето и осень.

В тот день мэйдзин прошел несколько кварталов – самое длинное расстояние почти за два месяца. От лежания в больнице у него ослабли ноги. Две недели назад он выписался и еле-еле мог сидеть на пятках по-японски.

– За пятьдесят лет я уже выучился сидеть правильно. Мне теперь неудобно сидеть, скрестив ноги. Но в больнице я только лежал. Когда я вернулся, то еле мог сидеть на пятках, и во время обеда пытался скрестить ноги под скатертью, чтобы никто не видел. Ну, скорее, не скрестить, а выставить свои тощие ноги вперед. Никогда так не делал. Пока не началась партия, я должен снова привыкнуть сидеть по-японски. Я стараюсь, но пока недостаточно.

Начинался сезон скачек, любимого развлечения мэйдзина, но теперь он должен был заботиться о сердце. Однако вскоре он потерял терпение:

– Я решил, моцион мне не помешает, и отправился в Футю. Там, на скачках, мне стало проще. Мне даже показалось, что я могу играть. Но потом я вернулся домой и ослабел, как будто все во мне обмякло. Затем я снова пошел на скачки и подумал, почему бы нам и не продолжить. Сегодня я решил, что начнем 18-го.

С мэйдзином беседовал Куросаки, журналист газеты «Токио Нити-нити симбун». Разговор состоялся 9 ноября. Последний день игры прошел 14 августа в Хаконэ, почти три месяца назад. Близилась зима, поэтому решили перенести партию в «Данкоэн», в Ито.

Мэйдзин и супруга в сопровождении ученика, пятого дана Мурасимы, и секретаря «Нихон Киин» Яваты прибыли за три дня до начала, 15 ноября. Седьмой дан Отакэ приехал 16-го.

В горах Идзу цвели мандарины, а на берегу моря желтели летние миканы и цитрусы. 15-го было прохладно и пасмурно, 16-го полил мелкий дождь, и по радио передавали, что везде пойдет снег. Но 17-го настал теплый и ясный осенний день в Идзу, один из тех, когда воздух так особенно сладок. Мэйдзин вышел прогуляться к святилищу Отонаси и пруду Дзёноикэ – большая редкость для него, не большого любителя прогулок.

В Хаконэ вечером накануне первого дня игры мэйдзин позвал в гостиницу парикмахера, как делал и накануне игры в «Данкоэне». Как и в Хаконэ, супруга мэйдзина придерживала его за затылок.

– Вы красите волосы? – тихо спросил мэйдзин у парикмахера, глядя на вечерний летний сад.

Перед отъездом из Токио мэйдзин выкрасил волосы в черный. Хоть выходить на игру с крашеными волосами было не в его духе, но, вероятно, он хотел выглядеть лучше после длительной болезни.

Казалось непривычным, что мэйдзин, всегда коротко и ровно остриженный, теперь ходит с длинными, выкрашенными в черный волосами. Однако под лезвием бритвы стали видны и загорелая кожа мэйдзина, и его натянутые щеки.

И бледность, и отеки пропали, и все-таки это было лицо не совсем здорового человека.

Сразу по приезде в «Данкоэн» я пришел к мэйдзину поздороваться и спросил, как у него дела. Тот ответил:

– Хм, да, перед приездом меня осмотрел доктор Иида в больнице Святого Луки. Сердце все еще нездорово, в плевре скопилось немного жидкости. Вдобавок местный врач сказал что-то про бронхи… Кажется, я простудился. – Я не нашелся, что ответить. – То есть я еще не вылечился до конца, а у меня уже две новых болезни…

Люди из «Нихон Киин» и газетчики тоже присутствовали. Кто-то вмешался:

– Не говорите об этом Отакэ…

– Почему? – недоуменно спросил мэйдзин.

– Он начнет сердиться, и все станет еще хуже.

– Вот как… И все же нехорошо от него скрывать.

– Лучше не говорите ему ничего. Ведь если он узнает, что вы не вылечились, то будет как в Хаконэ.

Мэйдзин ничего не ответил.

Он спокойно рассказывал о своей болезни всем, кто спрашивал.

Мэйдзин бросил и вечернее сакэ, и любимый табак. В Хаконэ он сидел в гостинице, но в Ито начал выходить на улицу и пытался много есть. Может, крашеные волосы тоже выражали его решимость.

Когда я спросил его, где он собирается провести зиму после партии – как обычно, в Атами, или в Ито, а может, снова ляжет в больницу, – мэйдзин в редком припадке откровенности отметил:

– Ну, вопрос в том, не заболею ли я снова…

И он сказал, что продержался так долго только благодаря своей «вяловатости».

32