Механика небесной и земной любви

После ухода Харриет Монти вернулся к себе в кабинет. Окна, как всегда в жару, не закрывались, однако темно-красные деревянные ставни, расписанные голубыми тюльпанами с женскими головками вместо цветков, были закрыты – из-за этого по комнате разливались запахи сада, но воздух оставался прохладным. В полутьме мраморные разводы на обоях закручивались в странные водовороты, по углам потолочных кессонов прятались тени; узкие шкафы вдоль стен (в коих, по задумке мистера Локетта, должны были стоять высокие, стройные вазы и такие же высокие, стройные мадонны) приглушенно мерцали драгоценными витражами, выполненными в виде растительного орнамента. Монти привычно опустился на колени и попытался отбросить от себя все мысли, но не смог. Казалось, душа его настойчиво искала в пустоте неведомого исцеления, которое мозг так же настойчиво отвергал. При таком раскладе от высших сил проку не было никакого, неясное глухое раздражение не отступало. Немного поборовшись с собой, Монти сел на ковер и, обхватив руками одно колено, стал смотреть на золотистую полоску света между ставнями. Так чего же он ждал, чего хотел? Мечтал увидеть, как Харриет будет рыдать и биться в истерике, полюбоваться на то, как рушится чужая жизнь, почувствовать, что он сам кому-то нужен?

Как легко и естественно пристраивается человек к чужим бедам. Что ж, если и он собирался пристроиться – ничего не вышло. Монти почувствовал, как в нем опять поднимается отвращение к самому себе, бесплодное и бессмысленное. Нужно бежать, думал он, только куда? Еще и мать скоро приедет. Но все же, пока он сидел на полу, раздражение понемногу улеглось. Вернулся и воцарился на своем законном месте образ Софи, с ним вместе вернулась привычная боль. Вот он видит маленькие ножки в изящных туфельках, а вот сверкнули круглые стекла очков, вот, вскинув голову, она смотрит на него дерзко и нетерпеливо – требует внимания, и этот взгляд выдает всю ее трогательную беззащитность, все то, что она так пытается от него скрыть. Сегодня ночью Монти снилось, что он не человек, а огромный зверь с выколотыми глазами, и Софи, голая, в одной только украшенной цветами шляпе, ведет его за собой на цепи. Софи. У нее были такие маленькие груди. Монти мучительно хотелось плакать, но слез по-прежнему не было.

– Тебе пора, – сказала Эмили. – Харриет, наверное, уже ждет.

– Нет, вы правда с ней мирно поговорили? – спросил Блейз.

Все происходящее казалось ему абсолютно немыслимым.

– Послушай, я же тебе объяснила. Говорила она, я только молча ухмылялась.

– И ты не орала на нее, не требовала, чтобы она немедленно убралась?

– Почему я должна на нее орать? Она говорила интересные для меня вещи, да и вообще она вполне приятная женщина. К тому же не забывай, ей ведь пришлось хуже всех.

– Так ты… готова это… принять?

– Я этого не говорила. И потом, я не знаю, что я, собственно, должна принимать. Может, ты знаешь?

– Ну, если вы как-то между собой поладили… и даже обошлось без… Это же все меняет.

– Я иногда сомневаюсь, все ли у тебя в порядке с головой, – сказала Эмили, примеряя букет бледно-желтых роз к большой темно-красной вазе граненого стекла; розы были из Худ-хауса, их прислала Харриет.

– Ты не думай, я понимаю, мало ли как все еще может обернуться. Такие вещи бесследно не проходят… Но вы обе вели себя так замечательно, обе были так добры…

– Да уж. К твоей драгоценной персоне мы были добры. Это точно.

– Ну хорошо, ладно, я эгоист, но ты же сама говорила, мужчины все такие. Вот я и скажу тебе сейчас как эгоист. Вы нужны мне обе – и ты и она. Раньше я никогда не мог сказать тебе это прямо. Боялся. Но теперь наконец стало можно говорить правду, и это должно помочь нам всем. Ну, или мне. Я вдруг почувствовал себя свободным, понимаешь? Я уже не боюсь и могу говорить, что думаю. Знаешь, Эм, раньше я все время чего-то боялся, это отравляло нашу любовь. Но теперь я могу любить тебя без страха.

– Интересно, чего же такого ты боялся тогда, но не боишься сейчас? Что я буду бороться за свои права? А что, теперь, по-твоему, надобность отпала?

– Я не о том. Я хотел сказать, что правда… заразительна, что ли. Одна правда влечет за собой другую. Раньше, например, я думал только о том, как бы тебя задобрить…

– А теперь ты не собираешься об этом думать? Ты вроде сказал, что мы обе тебе нужны.

– Раньше я ни за что не посмел бы тебе такое сказать. Конечно, я не могу любить Харриет той особенной любовью, которой люблю тебя, ты это знаешь. Но все же она мне дорога. И дело тут не только в чувстве долга – хотя у меня, разумеется, есть безусловные обязательства перед вами обеими, и я буду их выполнять. От этого мне никуда не деться. Собственно, так было всегда, но только теперь я могу честно признаться в этом вам обеим. И слава богу, все наконец-то начинает устраиваться, впервые за столько лет…

– А по-моему, ты просто брехло. Хочешь нас обеих облапошить, да? Тебе подавай и меня, и Харриет, и чтобы все тебя любили, и носились бы с тобой – и все только ты, ты, ты!

– Да, но…