Мексиканский для начинающих

Обычно в таких душещипательных местах повествование прерывается, и видишь мелкий хвостик: «продолжение в следующем номере». Или же внезапно начинается землетрясение.

Я тупо перебирал всяческие варианты, как гимназист, начисто позабывший, что следует за строкой — «Мороз и солнце, день чудесный…» Не мог же я попросту сказать: «Шиш тебе, Оля!» Это явно не укладывалось в мой образ. Впрочем, почему бы и не сказать — хрен с ним, с образом.

Чувствуя себя препаршиво, я выдавил:

— Кажется, у меня нет при себе нужной суммы.

Но Оля играла в быстрые шахматы.

— Ничего, — улыбнулась она. — Петр даст взаймы!

Это был сильный, но чуть-чуть неточный ход. Он подключал Петю, который, как было заметно, хотел остаться вне игры, простым зрителем.

— Я не дам ему денег, — сказал Петя угрюмо. — Мы знакомы всего неделю — чего доброго не отдаст!

— Он напишет расписку, — предложила Оля. — Или оставит чего-нибудь в залог…

— Ни расписок, ни залогов! — сказал я в отчаянии. — Мне не нужны эти деньги! Расплачусь кредитной картой.

Оля положила руку на мое плечо:

— Видишь, всегда можно найти выход — было бы желание! Кстати, мне не нравится столетний коньяк. Не хочу!

— Нет! Теперь выпьешь! — сказал я жестко, отбрасывая Олину руку и подзывая Ленина Ивана, — Ванюша, принеси-ка столетнего коньяку!

Казалось, его хватил легкий удар:

— О, простите, простите, но столетний кончился, — сказал он с таким видом, будто только что допил бутылку. — Может быть, вас устроит пятидесятилетний?

— Нет, это барахло мы не пьем, — потряс я головой. — Нету ли портвейна? «Три семерки» или «Агдам».

Это добило Ленина Ивана. Он сокрушенно вздохнул, чувствуя, что предает свое русское имя.

— Тогда три кофе! — распорядился я.

— Столетней выдержки, — добавила Оля.

Хеллоуин в Чили-Вили

В быстрых карибских сумерках чернело перед нами огромное дерево. Его крона терялась в небесах. Иначе, как древом его невозможно было назвать. Вероятно, на нем спасались от потопа Нене и Тата.

Ветви древа простирались по сторонам на многие метры. Оно было старым, это древо. И оно было голым.

А на ветвях его сидело множество громадных птиц. Казалось, это плоды древа. Длинные хвосты падали долу. Птицы были белы и недвижны. Но вдруг, внезапно, то одна, то другая пронзительно кричали загробно-металлическими голосами. Наверное, в этот самый миг где-нибудь на земле отлетала грешная душа человеческая в лучшие, надеюсь, миры.

Дрожь пробирала от этих криков, от этой неподвижности, от белизны и оголенности. Я вспомнил сирен, сгубивших приятелей Одиссея.

— Что это? — спросила Оля, бледнея и крепко цепляясь за Петю.

— Есть древо жизни, а это, судя по всему, древо смерти, — произнес я зловеще.

— Ну тебя, — сказала неуверенно Оля. — Пойдемте отсюда!

— От древа смерти не уйти, — изрек я, и, как бы подтверждая это, гаркнули пронзительно птицы. Было, похоже, что само древо кричит подземельным, корневым голосом. А после воплей наступила умопомрачительная тишина.

Можно услыхать, как поскрипывают перья длинных птичьих хвостов.

Но за этим поскрипыванием угадывалось и другое, потяжелее, повесомей — чьи-то шаги.

Кто-то черный и кривоватый возник из-за древа. А может быть, вышел из него? Дух древа?!

— Оля, — сказал он, приблизившись.

— Откуда он знает мое имя? — скороговоркой шепнула Оля, приседая и прячась за нас с Петей.

— Меня зовут дон Альфонсо, — сказал кривоватый дух. — Я стерегу паво реаль. Красивые птицы и дорого стоят.

— Оля, — поздоровался я. — Привет! Никогда не видел белых паво реаль.

— А кто они такие? — спросила, ободряясь, Оля.

— Королевские индюки, или павлины. Они могут спать только на ветках деревьев, — пояснял дон Альфонсо. — Те, что с хвостами покороче, — самки.

Под руководством дона Альфонсо мы обошли вокруг дерева. Оно уже не казалось таким зловещим. А индюки, хоть и королевские, оставались индюками. Дрыхли себе на ветках и вскрикивали спросонок…

Завершив экскурсию, дон Альфонсо кривовато ухмыльнулся.

— Хотите поглядеть на других павлинов? Тут в парке кабаре Чили-Вили! Я провожу.

— Да, пойдемте поближе к жизни! — сказал долго молчавший Петя. — Пойдем, мамочка, сегодня последний день в Канкуне — поглядим под конец кабаре.

Дон Альфонсо провел нас среди подростковых, но уже мохнатых пальм, шептавших что-то под вечерним ветром, и мы оказались у дверей кабаре. Высоко над нами, почти рядом с созвездием Льва, горели буквы «Чили-Вили».

Простившись с доном Альфонсо, мы прошли внутрь.

Странный потусторонний свет, который, вероятно, можно увидеть в конце посмертного коридора, озарял большой зал.

Среди столов возвышались круглые островки с металлическими столбами посередине. Какие-то длинные черные ящики стояли вдоль стен, и Оля с ужасом произнесла:

— Это же гробы!!!

Когда глаза попривыкли к полумраку, мы увидали торчащие тут и там кресты, под которыми белели горки разнокалиберных черепов.

— Е-мое, — охнул Петя, подаваясь к выходу.

В это время к нам подгреб небольшой скелет женского пола.

— Добро пожаловать! Бьенвенидос! Сегодня у нас Халуин — День мертвых! Где вам будет удобнее присесть?