Меланхолия

Руки колет и приходится стряхивать с колен и сиденья обломки условных знаков, гладкость расчетов и выпуклость нумерации. Стоит ли получить из них 666? Нелегкая головоломка. Хорошее слово. Еще одно верное слово. Верных слов совсем немного. Но они обнимают вселенную, гладят и успокаивают ее, покусывают морщинистые бока и прогрызают черные дыры бессмысленных областей.

- Вам плохо? Вам плохо? Вам плохо? - заботливые слова горячим пеплом сыпятся на веки и приходится осторожно стряхивать его указательными пальцами.

- Чем помочь? Он горячий, он бредит...

О, да! Очень горячий, просто раскаленная лава, вырвавшаяся из жадно раскрытых пор. Землетрясение и извержение. Оргазм планеты. Отойдите, отойдите, несчастные... А может и ваша суть - вступить двуногими сперматозоидами в горящие трубы планеты? Только... Откуда холод? Кто загоняет холод мне в голову?

- Положите его на стулья... Нет, пусть он так остается... Разве вы не видите как он трясется... У него припадок... Лихорадка... Болезнь...

Мое тело становится объектом поклонения. Культовое тело. Они все хотят занять глаза надо мной. Они прилипают странными бабочками к стеклянным очам, вдевают души в чужие маски и шепчут свои утешения. Сотни рук прорастают сквозь небо и бесцеремонно хватают мой лоб, дергают за щеки и губы.

- Пропустите, пожалуйста, пропустите... Это мой друг... Я врач... Пропустите...

Время замедляется, приобретает торжественную тягучесть в такт неохотно двигающейся стражи, расступающейся перед стальным коммодором. Они любопытны, они ненасытны в своем желании помочь, они как дети - больше мешают, но в их суете нет ничего угрожающего тем мирам, которые я храню в себе. Они мои верные помощники до тех пор, пока у меня нет имени. Мудрая, мудрая Тони! Но спасительные руки отдергиваются и лишь теплые колени моего ангела еще согревают вскрытый затылок. Мне плохо, мне очень плохо, но я обязан смотреть, потому что больше нет никого, кто должен пережить эту сценку бытия. Каждый делает свое дело и никто не виноват.

Он не солгал. Он вообще не лжет. А если и лжет, то услужливый мир прогибается под его словами, изгибается замысловатой змеей, послушно обращая ничто во что-то. Он один из тех, кто видит суть вещей. И только теперь приходит понимание. Словно память воплотилась в ярком сне, вобрала в себя всю прожитую жизнь, исказила пропорции, обманула, но в самом главном осталась верной единственной драгоценности, не имеющей никакого значения.

- Что с вами? - ритуально спрашивает профессор Эй. - Вы меня слышите?

Он не ждет ответа. Более того - ответ ему не нужен. Ему нужно только мое тело, вместилище расколотой души. Он большой выдумщик по части осколков, недаром судьба вскрикнула на его зазубренной полоске. Профессор Эй, ну что за прелесть...

- Я сделаю ему инъекцию... Ради бога, расступитесь, дайте воздуха.

Тони склоняется ко мне:

- Не позволяй ему этого. Ни в коем случае. Ты можешь...

Конечно, я не могу. Я уже ничего не могу. Тело раскалилось. Мне нужна не инъекция, мне нужна целая ванна ледяных кубиков, ведь я теперь огромная бутылка. Огромная и противная бутылка степлившейся бурды. Кровь густеет и закипает, в голове шипит и брызгает гейзер, а в горле поселились зубастые существа, выгрызающие голосовые связки. Некто громадным молотом колотит в грудь и прислушивается к глухому звону, исторгаемому из разорванных легких. О, он большой ценитель и любитель мертвых инструментов. Он никогда не ошибается в своих прогнозах.

- Не позволяй... не позволяй... - говорит грустная Тони. Даже она уже не верит мне. Она плачет и гладит меня по щекам. Она не умеет плакать. Она не умеет плакать красиво. Как в кино. Ее лицо расплывается, расползается жалостливой глиной, краснеет нос, а на скулах проступают пятна. Волосы редеют и слипаются в противные сосульки.

- У меня аллергия, - тихо бормочу. Слишком тихо и слишком безнадежно, чтобы быть услышанным. - У меня аллергия.

- Он что-то говорит. Подождите, он что-то говорит, - обидчивые ноты Женщины, Всегда Желающей Быть в Курсе. - Я не слышу... Ну, позвольте...

Она моя спасительница. Они сейчас все мои спасительницы. Тайный союз неизвестных матерей против шприца профессора Эя. Коплю силы и наблюдаю, как небесное тело кудлатой головы срывается с дозволенной орбиты, приближается, медленно разворачиваясь надушенным ухом к моим губам:

- Говорите, говорите, ну, говорите же.

У нее хороший крючок. Крупный, блестящий, удобный. Он так и просится быть подцепленным. Где вы, уроды? Почему нет сил? Мы идем вглубь, задыхаемся, погружаемся в вечную тьму и холод, к бездонному дну, до которого невозможно доплыть, но доплыть, дотронуться необходимо в любом случае. Ты мне еще веришь, друг с поверхности? Жалкая складка на шкуре мира, возомнившая себя сущностью?

Горячие пальцы трогают еще более горячий лоб.