Мельбурн – Москва

– Ты меня достал, понимаешь, достал! Я не хотела тебе говорить, но ты сам меня достал! Если хочешь знать, Мишка не твой сын, а Артура, понимаешь?

Папа, перестав бегать, замирает на месте, потом говорит так, будто у него болит горло:

– Врешь!

– Зачем мне врать? Я говорила, Артур приезжал, когда мы с тобой расписались. Ты тогда уехал на неделю в Минск, тебя на какое-то совещание послали, помнишь? Поэтому я точно знала, что ребенок от Артура. Позвонила ему, но он приказал молчать – не хотел, чтобы его родители и Диана узнали, понимаешь? Накричал на меня: «Ты от меня уехала, уйти ко мне от мужа не захотела, теперь раз живешь с ним, то и живи. Рожай или аборт делай, а я разводиться с женой не буду. Но лучше всего молчи и не порти жизнь себе и другим». Я и жила, и молчала, дочку тебе родила. Кто знал, что все так изменится? Союз развалился, у вас на заводе уже третий месяц зарплату ширпотребом выдают, я один термос на масло обменяла, другой на сахар, а дальше что? Кроме твоего плова дома есть нечего, хорошо, рис с осени остался, и в банке еще кишмиш есть, а то вообще бы голодали. А у Артура свой бизнес, он все достанет и детей лучше тебя обеспечит.

– Да, конечно, – говорит папа хриплым шепотом, – жена уехала, и он вдруг о тебе вспомнил. Обеспечить решил!

– Ну и что? Я сама виновата, если б я тогда его тетю не послушала, не уехала бы, он на мне бы женился.

– Это он тебе так напел? И ты поверила? Знаешь, когда ты послушалась его тетю, ты была умнее.

Мама всхлипывает.

– Что же делать, Володя? Я всегда его любила, понимаешь? Я только потом это поняла. А теперь… теперь он хочет сам воспитывать сына, обещает любить мою дочку, как свою, а я… я опять жду от него ребенка. Прости, Володя.

– К черту вас обоих, Наташку я вам не отдам!

Услышав свое имя, я вздрагиваю, и фарфоровый осколок впивается в мой палец. Кухня наполняется моим ревом. Родители вытаскивают меня из-под стола, по моей руке течет кровь. Мама торопливо достает из аптечки бинт и йод.

– Подожди, Володя, надо перевязать.

– Сам перевяжу, иди к своему Артуру.

Он отбирает у нее бинт и йод, уносит меня в нашу с Мишкой комнату и, захлопнув дверь перед маминым носом, начинает обрабатывать ранку йодом. Я ору благим матом и пытаюсь вырваться. Йод постепенно перестает щипать, но я накричалась, и мой детский организм требует отдыха. Привалившись головой к папиному плечу, я дремлю и, полусонная, чувствую, как он раздевает меня, укладывает в кроватку и заботливо устраивает поверх одеяла перевязанную ручку.

Еще неглубокий сон мой ненадолго прерван заливающимся голосом канарейки – так звонит наш дверной звонок. Из прихожей доносится возбужденный голос Мишки:

– Мам, представляешь, мы им три гола сейчас забили!

Потом я сразу засыпаю, а утром, когда открываю глаза, Мишкина кровать пуста. Из кухни не доносится ни звука, ни шороха, и мамы нигде нет. Папа помогает мне одеться, выводит на улицу и ведет в детский сад. Еще темно, я, как обычно по утрам, сонно спотыкаюсь, поэтому он берет меня на руки и крепко прижимает к себе.

– Наташка моя, Наташка, – бормочет он, – я им еще покажу, кто лучше сможет обеспечить жизнь моему ребенку!

Кажется, какое-то время после этого папа пил – я помню стоявшую на столе бутылку водки и резкий неприятный запах, исходивший от него по вечерам. Однажды он принес какое-то письмо, прочитал его, но не убрал, а оставил на столе среди книг. На конверте была красивая картинка, и я попросила у папы:

– Дай.

– На, посмотри, – сказал он, протягивая мне конверт, – это от твоего дяди Ромы из Австралии. Поедем в Австралию?

Бутылка с водкой перестала появляться, и от папы больше не исходил неприятный запах. Однажды нам позвонили откуда-то издалека – я уже умела различать местные и междугородние звонки. Папа долго говорил по телефону, смеялся, повторял слово «Рома», а по щекам его почему-то текли слезы. Два дня спустя он вымыл стол, убрал с него все лишнее и, разложив какие-то бумаги, начал их заполнять. Я играла на мягком коврике у окна, но иногда подходила посмотреть, как папа аккуратно вписывает в какие-то клеточки маленькие буквы и цифры.

В тот день, когда мы покидали Москву, мне исполнилось пять лет. Папа подарил мне куклу Машу с открывающимися и закрывающимися глазами, и в течение всего времени перелета из Москвы в Сидней я не выпускала ее из рук, даже когда спала.