Мельмот

Подозрительность и недоверчивость распространялись в обществе так быстро, словно ими были отравлены воды Босфора. По утрам в трамвае Хассан говорил Безымянному: «Это важно, ты же понимаешь: быть турком – значит наследовать империю. Появление лженаследников грозит империи раздробленностью». Молодежь собиралась в городских кафе и под деревьями на маленьких площадях и образовывала общества, посвященные продвижению османских идеалов. Хассан вступил в «Турецкий очаг». Безымянный вступил в «Силу турок». Они смеялись, играли в шахматы по вечерам и спорили, какое из обществ лучше. В теплую погоду возвращались домой бодрым шагом, а потом шли гулять по Галатскому мосту над бухтой Золотой Рог, здороваясь с друзьями и соседями, и ели сладости в медовом сиропе. «Не забывайте об учебе, – напутствовал их отец, вручая им том под названием “Диван Неджати”[24]. – “Хотя на древе каждый лист – мудрейшая из книг, незнающему не прочесть ни одного листа”. Сражение, происходящее в уме, – это война, которую невозможно выиграть».

Со временем эта пылкая молодежь со своими обществами и памфлетами добилась положения правящей партии в стране. Султан Абдул-Хамид II, прозванный Проклятым султаном, был низложен и сослан во дворец Царя царей на Босфоре, где занялся плотничным делом. «Единение и прогресс! – сказал Безымянному Хассан. Он держался так прямо, как никогда прежде. – Боюсь, что без жертв не обойтись, но надо думать о цели, а не о средствах. – И затем добавил: – Не говори отцу. Он старик. Некоторые вещи ему знать не стоит».

Потом наступили времена, когда ни Безымянный, ни Хассан уже не ходили так часто на Галатский мост над Золотым Рогом. По-видимому, таланты скромных чиновников были не менее важны для достижения единения и прогресса, чем деятельность тайных вооруженных отрядов, которые, по слухам, разгуливали по деревням на востоке страны. («Я слышал, что армяне подняли восстание, – говорил Безымянный Хассану. – Слышал, что они работают над оружием, которое может уничтожить огромное количество турецких женщин и детей! Эти вооруженные отряды необходимы, чтобы поддерживать порядок на границах».) Весной девятьсот пятнадцатого года Безымянный – в новом двубортном пиджаке и брюках из серой фланели, которые сшил для него отец, с белым шелковым платком в левом нагрудном кармане – получил задание составить ясным и четким языком, за умелое владение которым его очень высоко ценили, меморандум о перемещении определенных элементов населения на другую территорию. Он пять раз переписывал текст, потому что ясно как никогда прежде осознавал, что каждым слогом вносит вклад в приближение новой эпохи, которая объединит турецких мужчин и женщин под алым флагом с лунным серпом. Безымянный никогда не позволял себе претенциозности. Не было никого смиреннее и скромнее его. «Я просто винтик в огромном механизме», – говаривал он. Да и что, в конце концов, изменилось, когда он закончил работу? Клумбы на площади Таксим по-прежнему цвели. Его деятельность, хоть и имела большое значение, оставалась незаметной.

Меморандум был составлен, одобрен и подписан в трех экземплярах, в том числе его начальником и начальником его начальника. Уже на следующее утро плоды его трудов лежали на столах и ждали, пока на них обратят внимание, в таких отдаленных уголках страны, где сам Безымянный никогда не бывал. В течение недели черные значки на белой бумаге претворились в жизнь, и двести тридцать пять армянских интеллектуалов были высланы из Константинополя в Анкару.

– Это просто мера предосторожности, – объяснил Безымянный Хассану за завтраком. Они ели лаваш с вареньем из вишни и овечьим сыром. – Это только те люди, с кем больше всего хлопот. Интеллектуальная элита, сочинители памфлетов и авторы газетных колонок. Представь, что у тебя обнаружили гангрену пальца ноги, – не лучше ли тебе было бы потерять только ступню, а не всю ногу?

На подоконнике зацветали три помидорных кустика.

– Думаю, они будут выпускать новые указы, чтобы защитить население, – сказал Хассан, грея руки о серебряный кофейник, который подарила их матери на свадьбу ее собственная мать. – Как бы то ни было, это ведь не их земля. Она наша с тобой, нашего отца и отца нашего отца.

Алтан Шакир, который всегда начинал работать с самого раннего утра, убрал ногу с педали швейной машинки.

– Дети, остерегайтесь национальной гордости. Эта земля принадлежала другим людям до появления на свет ваших предков и будет принадлежать другим людям потом, когда сотрется всякая память о вас. Точно так же и птица может свить гнездо на дереве и сказать: «Эти ветви мои по праву, и другим птицам здесь не место».

Позже в том же году их обоих, и Безымянного, и Хассана Шакира, снискавших симпатию всех сослуживцев прилежностью, скромностью, добрым нравом и довольно болезненным видом, перевели в приморский город Трабзон. Им было двадцать пять и двадцать шесть лет соответственно.

(МНЕ ПРОДОЛЖАТЬ?)