Мэлори

Опустив голову, она ждет солнечного тепла. Ей нравится стоять здесь, у могилы. Можно поговорить с мамой. Опустив голову и зажмурившись, Мэлори в который раз рассказывает о Шеннон.

Потом о Дине Воттсе. Когда они все-таки отправятся на север, она обязательно заглянет в Макино-Сити и разыщет человека, который оживил поезд.

И когда она чувствует тепло на склоненной шее, когда первые солнечные лучи озаряют Землю, Мэлори открывает глаза – первый раз за долгие годы смотрит на мир.

Удивительно, какие знакомые краски! Она помнит их, словно старых друзей. У ее ног могила Мэри, усыпанная листьями – желтыми, красными, оранжевыми.

Мэлори поднимает взгляд и видит тварь – в саду, всего в нескольких футах.

Безумная птица с черно-синими перьями (черными, как волосы Мэлори, синими, как ее глаза), взмахивает крыльями.

Пусть кружит сколько угодно, она не долетит до цели.

Вдох. Пауза. Выдох.

Замерев, Мэлори смотрит на тварь. Наблюдает.

А существо, загадочное как сама бесконечность, смотрит на свое отражение. Возможно, оно видит в зеркале вечность…

Тщетно подбирая подходящие слова для описания происходящего, стоя на могиле матери и зная, что отец и дети в безопасности, Мэлори понимает, что только что преодолена некая пропасть, что ничего больше у нее не отбирают, а скорее наоборот – пришли что-то вернуть.

Послесловие/ Благодарности

Я неровно дышу к черновикам. Можно сказать – это мой фетиш. Черновики и демоверсии для меня более ценны, чем окончательный вариант. Я считаю, что черновик – это и есть настоящая книга, пусть и небезупречно написанная. До первого контракта с издательством я вообще никогда не переделывал написанное. К тому времени я уже создал двенадцать рукописей и не называл их «черновым вариантом», а считал полноценными книгами – наравне с изданиями в твердой обложке, которые стоят у меня на полке. Я всем давал почитать свои произведения: коллегам-музыкантам, с которыми наша группа «High Strung» гастролировала, друзьям, родственникам, просто незнакомым людям. В девяностые годы мы с Марком Оуэном (мой соавтор, с которым мы пишем песни) делали дубликаты наших кассет (уже и так качества лоу-фай) и рассылали самым близким. Человек двадцать – этого было достаточно. Мы уже считали альбомы состоявшимися. Мы с Марком разослали наши «Bid me off» и «A lot of old reasons» и со спокойной совестью и свежими силами перешли к написанию следующей партии песен. Именно тогда я и прикипел к первым попыткам – когда делаешь что-то наугад и ни на кого не оглядываешься. Вы любите живую музыку? Это ведь тоже своего рода черновик. Это как спектакль. Иногда ритм собьется, иногда кто-то сфальшивит или забудет слова. Такую музыку я просто обожаю.

Здравствуйте, меня зовут Джош Малерман, и в том, что касается творчества, я трудоголик. Я творю непрерывно. Моя позиция часто вызывает осуждение, и основные претензии звучат приблизительно так: «если вы столько пишете, значит, каждая из песен и книг по отдельности для вас не важны», или «вам лишь бы выпустить книгу, а какой она будет, вас не заботит», или еще так: «ой, ты столько всего накатал, не знаю, с чего начать». Я-то прекрасно понимаю – начинайте с чего угодно, с моими произведениями можно знакомиться в любом порядке. Творческие люди, как я, точно знают – начни с любой точки и копай в сторону ранних или, наоборот, современных работ – везде найдешь золото, и это чудесно. Нам ценно не отдельное произведение, а их совокупность. Творчество целиком. Полет фантазии, который невозможно остановить, творческие вибрации, которые воздействуют на окружающий мир. Знаете, во что мы верим? Наше творчество – это беспрерывный процесс, а отдельное произведение – словно моментальный снимок. И значит, делать перерыв между проектами все равно что потерять огромную пачку фотографий ушедшей эпохи, которая сейчас не кажется вам интересной, однако в будущем – обязательно покажется.

Зачем же отказываться от этих снимков? От целой эпохи?

Я не случайно рассуждаю о людях творчества.