Мемуары

Вы уже не раз наблюдали, как это корпорация в одном и том же заседании отдавала приказ войскам выступить и при этом возбраняла им заботиться о своем довольствии; вооружала население против армий, исполнявших распоряжение двора, отданное им по всей форме, и тут же осуждала тех, кто предлагал эти войска распустить; она предписывала общинам брать под арест королевских военачальников, которые станут пособниками Мазарини, и одновременно под страхом смерти запрещала вербовать солдат без особого на то приказания Государя. Месьё, воображавший, будто, действуя заодно с Парламентом, он будет противостоять Мазарини, но притом не попадет в зависимость от принца де Конде, вступив в содружество с палатами, стал еще стремительней катиться под уклон, куда его и так влекла природная нерешительность. Она побуждала его сидеть между двух стульев всякий раз, когда представлялся подходящий случай. То, к чему он влекся по своей природе, стало неизбежным в силу союза его с корпорацией, которая в действиях своих всегда исходила из стремления примирить королевские ордонансы с гражданской войной. Когда дело идет о Парламенте, нелепость подобного поведения некоторое время сокрыта величием мощной корпорации, которую большинство людей полагает непогрешимой; но оно обнаруживается весьма скоро, когда речь идет об отдельных лицах, будь то даже сын Короля или принцы крови. Я каждый день твердил об этом Месьё, он со мной соглашался, а потом снова вопрошал, насвистывая: «Ну, а разве есть лучший выход?» Мне кажется, слова эти более пятидесяти раз звучали припевом ко всему тому, что сказано было в разговоре, который я имел с ним в день прибытия в Париж герцога Немурского. Месьё был сильно удручен мыслью о том, что войска, которые герцог приведет из Фландрии, слишком уж усилят принца де Конде. «А Принц, — говорил Месьё, — впоследствии воспользуется ими для своих целей, как ему заблагорассудится». Мне очень горько видеть, отвечал я ему, что Месьё поставил себя в положение, когда ничто не может его обрадовать, но все может, да и должно, печалить. «Если принца де Конде разобьют, что Вы станете делать с Парламентом, который, даже когда Кардинал с целой армией окажется у входа в Большую палату, будет ждать, пока объявят свое мнение магистраты от короны? Что Вы станете делать, если победу одержит Принц, когда Вы и сейчас уже с недоверием глядите на четыре тысячи человек, которых ему не сегодня-завтра приведут?»

В силу обещания, данного мною Королеве, и в силу собственных моих расчетов, мне было бы весьма досадно, если бы Месьё заключил слишком тесный союз с принцем де Конде, с которым, впрочем, он не мог бы объединиться, не подчинившись ему, да притом не унизившись, ибо слишком неравны были их дарования; я, однако, желал, чтобы Месьё не питал к Принцу малодушной зависти и не страшился его, ибо мне казалось, что можно найти способ принудить Принца действовать в пользу Месьё, не доставляя ему преимуществ, какие Месьё опасался ему доставить. Признаюсь, исполнить это было трудно, а стало быть, невозможно для Месьё, ибо он почти не делал различия между трудным и невозможным. Вы не поверите, сколько усилий приложил я, внушая ему, что он должен непременно помешать Парламенту издать постановление против войск, идущих на помощь принцу де Конде. Я без устали изъяснял ему причины, по каким в нынешних обстоятельствах не должно препятствовать этим войскам, чтобы не приучать Парламент осуждать действия, предпринятые против Мазарини.

Я признавал, что вслух следует порицать союз с иноземцами, дабы не отступаться от данного прежде слова, но в то же время надо избегнуть прений по этому вопросу; я придумал даже, как это сделать; поскольку прения сами по себе то и дело уклонялись в сторону от своего предмета, а президент Ле Байёль был совершенно беспомощен, все наши ухищрения прошли бы просто незамеченными. Месьё долгое время оставался тверд в намерении не вмешиваться в ход дела. «Принц де Конде, — твердил он, — и так уж слишком силен». Однако, когда я наконец его убедил, он поступил так, как в подобных случаях поступают все люди слабодушные: изменив мнение, они поворачивают так круто, что не соразмеряют своих движений — вместо того, чтобы идти шагом, они пускаются во весь опор; сколько я ни удерживал Месьё, он принял решение оправдать приход иноземных войск, и оправдать его в Парламенте, прибегнув к лживым доводам, которые обмануть никого не могут, но зато дают почувствовать, что тебя хотят обмануть. Подобным приемом риторика пользовалась во все времена, однако, что греха таить, в эпоху кардинала Мазарини его разработали глубже и применяли и чаще и бессовестнее, чем когда-либо прежде. К нему не только прибегали в повседневной жизни, но освятили его указами, эдиктами и декларациями; я уверен, это публичное поругание честности и есть, как я, помнится, говорил вам в первой части моего сочинения, главнейший источник наших революций.