Мемуары

По вашему приказанию я пишу историю моей жизни; из удовольствия повиноваться вам вполне я себя не щажу. Вы могли заметить, что до сих пор я не искал оправданий. Дойдя до этих страниц, я принужден их искать, ибо как раз тогда коварству моих врагов особенно ловко удалось обмануть легковерную посредственность. Мне известно, что в ту пору многие говорили: «Неужели кардиналу де Рецу в его годы мало быть кардиналом и архиепископом Парижским? Как могло ему взбрести на ум силой оружия домогаться места в Королевском совете?» Мне известно, что и поныне жалкие писаки, говоря о тех временах, повторяют этот смешной вздор. Признаюсь, он был бы еще смешнее, лелей я и в самом деле подобные надежды и планы. Но я был весьма далек от них, не только в силу здравого смысла, принимающего в расчет обстоятельства, но и в силу моих склонностей, которые неудержимо влекли меня к наслаждениям и к славе, а звание министра, весьма мешая наслаждениям, славу превращает в жупел, и потому я не только не мог, но и не желал его добиваться. Не знаю, могут ли эти слова послужить мне оправданием, но, по крайней мере, в них нет похвальбы. Я обязан вам прежде всего искренностью, которая в глазах потомства едва ли меня извинит, однако, может быть, будет не напрасной, если докажет, что люди ничтожные, берущиеся судить о поступках тех, кто занимает значительное положение, в лучшем случае и чаще всего — самонадеянные простофили. Рассуждение мое вышло слишком многословным. Быть может, вы припишете его тщеславию, но, полагаю, не оно тому виной; я радуюсь возможности опровергнуть взводимый на меня поклеп только потому, что меня радует надежда избегнуть вашего неодобрения.

Размышляя о затруднительных обстоятельствах, в каких я в ту пору оказался, вы, без сомнения, вспомните, что я не раз повторял вам: бывают времена, когда все, что ни сделаешь, обращается тебе во вред. Месьё повторял мне эти слова сто раз на дню, сопровождая их горькими вздохами и сожалея, что не поверил мне, когда я предсказывал ему, что он попадет в беду и увлечет за собою всех остальных. Особенно трудно пришлось мне из-за начавшихся у меня в ту пору неурядиц, которые я назвал бы семейственными.

Вы уже знаете, что герцогиня де Шеврёз, Нуармутье и Лег в известном смысле составили как бы отдельный кружок и под предлогом того, что они ни прямо, ни стороной не могут поддерживать принца де Конде, на деле отдалились от Месьё, хотя и продолжали выказывать ему подобающую учтивость и почтение. Сношения их с двором были куда более тесные. Роль посредника в этом деле после Барте досталась аббату Фуке. Я узнал об этом от самого Месьё, который попросил или, лучше сказать, потребовал, чтобы я разузнал обо всем досконально, чего я не стал бы делать, не будь на то особого его приказания, ибо, видя, что происходит в Отеле Шеврёз с той поры, как Кардинал вернулся во Францию, я более не полагался на его хозяйку и бывал там только ради того, чтобы встретиться с мадемуазель де Шеврёз, которая осталась мне преданна. Я был признателен Месьё за то, что он не верил наветам Шавиньи и Гула, которые с утра до вечера пытались очернить меня, расписывая связь Отеля Шеврёз с двором, и впрямь дававшую повод на меня клеветать; вот почему я тем более чувствовал себя обязанным выведать об этой связи всю подноготную.