Мемуары Дьявола

– Ну уж нет! – в каком-то безрассудном исступлении горевал Луицци. – Что я буду делать? Что я умею делать? Наняться на жалкую и унизительную работенку к людям, которых раньше я подавлял своей роскошью? Вымаливать у них должность, с которой я не справлюсь, и моя никчемность лишь удвоит, утроит стыд и отчаяние! Нет, я хочу жениться на этой женщине, и я женюсь на ней!

– Это окончательное решение? – настаивал Сатана.

– Да, – ответил Луицци и предложил Дьяволу поудобнее устраиваться в кресле.

– Ну что ж, – сказал Дьявол, – тогда я расскажу тебе о ней, слушай.

Конец третьего тома

Том четвертый

I

ЭЖЕНИ

Бедное дитя

– Эжени родилась семнадцатого февраля тысяча семьсот девяносто седьмого года, а точнее, двадцатого февраля тысяча семьсот девяносто седьмого года. Некоего младенца женского пола зарегистрировали в мэрии десятого округа города Парижа под именем Эжени Турникель, как дочь Жанны Турникель, в девичестве Риго, и ее мужа Жерома Турникеля, а датой рождения вышеупомянутого ребенка было названо семнадцатое число того же месяца.

– К чему такие оговорки? – прервал Дьявола Луицци. – Разве это не соответствовало действительности?

– Я этого не говорил.

– Может, девочка совсем не та, за кого ее выдали?

– Этого я тем более не говорил. Я рассказал только о самом факте и утверждаю, что уже знакомая тебе госпожа Пейроль, чью историю жизни я собираюсь поведать, и есть та самая девчушка, что была представлена в мэрию десятого округа двадцатого февраля тысяча семьсот девяносто седьмого года.

– Ну ладно, давай дальше, – недовольно скривился Луицци, – а то, судя по тому, как ты начал, закончишь ты никак не раньше завтрашнего вечера.

– А ты поменьше меня прерывай, – посоветовал Дьявол и продолжил: – У тебя, мой господин, нет никакого представления о том, как живет простой народ; впрочем, сейчас мало кто помнит, как жили парижане в то время. Сегодня даже самые бедные люди не занимают подолгу одну и ту же квартиру и меняют жилье так же просто, как одежду. И как во Франции разрушено то, что понималось под провинциальностью, так из Парижа исчез дух общежития. А в ту славную эпоху, с которой я начал свой рассказ, общие интересы и образ жизни обитателей отдельного квартала заставляли говорить их: «Я люблю мой квартал, здесь я родился, здесь я всех знаю, здесь я и умру». Чувство добрососедства, присущее жителям одной улицы, еще крепче связывало квартиросъемщиков одного дома. Дом, в котором жили родители Эжени, находился на улице Сент-Оноре в том месте, откуда потом проложили улочку, ведущую к Якобинскому рынку. Первый этаж этого внушительного здания занимал господин Шене с женой, дочерью и сыном, а все верхние этажи были разбиты на маленькие квартирки, из которых господин Жером Турникель снимал самую крохотную. Все, что ты знаешь о госпоже Турникель, не даст тебе ни малейшего представления о ее муже. Двадцатилетний каменщик женился на Жанне Риго, когда ей исполнилось тридцать. С малых лет Жерому как сироте пришлось вкалывать; в восьмилетнем возрасте он уже подносил кирпичи, чтобы заработать свой хлеб. Честность и порядочность, казалось, врожденные, ибо он не получил никакого воспитания, неизменно предохраняли его от дурных влечений. Поэтому к двадцати годам он уже выбился из чернорабочих; мастера доверяли ему руководство ответственными участками и ставили его в пример другим рабочим. Твердость Жерома по отношению к себе крайне редко перерастала в суровость по отношению к другим, если только речь не шла о неукоснительном исполнении обязанностей. Он принадлежал к тем славным, простым и искренним натурам, которые страдают сами, когда им приходится ударить другого; возможно, к его доброте примешивалось не то чтобы презрение к собственной профессии – он горячо любил свое дело, а нечто вроде отвращения, испытываемого им от вынужденного общения с грубыми и неотесанными хамами, с которыми можно сладить только ответной грубостью и хамством. Потому-то Жером так надеялся если не сколотить побыстрее состояние, то хотя бы накопить такую сумму, которая позволит ограничить нежелательные контакты. Происходило это стремление вовсе не от гордыни, а от повышенной чувствительности – он не презирал своих товарищей по работе, но они несколько коробили его, подобно тому как нежная утонченная ладошка болит после рукопожатия с мозолистой и крепкой лапищей. В общем, женская половина квартала Сент-Оноре величала юного каменщика не иначе как красавчик Жером. Он и в самом деле был пригож, а его склонность к уединению, грусти и печали придавали его красоте ту изысканность, которую люди его сословия из зависти старались не замечать, но которая находила полное отражение в том, что местные ребятишки называли Жерома не иначе как господин Жером.