Мемуары Дьявола

В двадцать лет Жером шел по жизни, словно бык, согнувшийся над бороздой, он еще не поднимал головы, ибо боялся заглянуть вперед, обнаружить, что прекрасное будущее слишком далеко, и утратить мужество; он еще не любил и не грезил о любви – это был мужчина-младенец, мужчина по характеру, но ребенок в душе. От тяжкой каждодневной пахоты его нежданно-негаданно оторвала повестка из мэрии: пришел его черед идти в армию. Жером был совершенно подавлен. Он, шаг за шагом удалявшийся от нищенского прозябания, знал лучше кого бы то ни было, что процветание никому быстро не дается. Он не мог также строить каких-либо иллюзий насчет военной карьеры, ибо не умел ни читать, ни писать; к тому же позади у него был немалый и нелегкий путь, на который ему пришлось потратить двенадцать лет, и Жером прекрасно сознавал, что отделяло подмастерье от старшего мастера и что его вынуждают круто свернуть с проторенного пути. Трудолюбие и настойчивость оказались напрасными: теперь он в том же положении, что и какой-нибудь шалопай, всю жизнь праздно шатавшийся по кабакам. И он окажется в одном строю с лодырями и прожигателями жизни? Жером считал это несправедливым. Кроме того, наряду с отважными любителями рискованных приключений, которые умеют изменить свою судьбу и не испытывают страха перед неведомым, быстро и смело отстраивают новую жизнь на обломках старой, есть люди другого сорта, чья сила заключается только в их упорстве и которые чувствуют, что не в состоянии отвоевать то, что отняла у них беда. К ним принадлежал и Жером, а потому призыв в армию вверг его в настоящее отчаяние. В полном соответствии с его характером отчаяние было глубоким, но безмолвным, оно не выливалось в проклятия и причитания, как это бывает у людей поверхностных, просто несколько дней Жером никак не мог успокоиться, снедаемый невеселыми раздумьями. Ни один из его товарищей ни о чем не догадывался, ибо он никому не докладывал о своих проблемах, прекрасно сознавая, что его не поймут. Только одна женщина уловила перемену в обычном меланхоличном состоянии Жерома, перешедшем в неподдельное уныние. Эта женщина, мелкая торговка с улицы Сент-Оноре, жила в одном доме с Жеромом, и звали ее Жанна Риго. Дверь ее квартиры находилась напротив каморки старшего мастера, и по вечерам, когда он возвращался с работы, они иногда болтали о том о сем. Она рассказывала ему о своих успехах в коммерции, и порой каменщику приходилось одалживать соседке небольшие суммы, выручая ее предприятие от разорения. Частенько Жанна подкармливала Жерома, когда его здоровье, и так-то не очень могучее, надрывалось от чрезмерного рвения на работе. Замечу также, что старуха, которую ты имел счастье здесь видеть, была в то время замечательно миловидной девушкой.

– Знаю, – фыркнул Луицци. – Малыш Пьер, который, похоже, знает ее давненько, говорил мне что-то в том же роде.

– Кучер врет как сивый мерин, на котором он ездит. Пустозвонство, мой господин, не является привилегией только знатных персон, хотя из всех их пороков этот простой народ перенял последним. Красавица Жанна была мудрой женщиной, хотя и небескорыстной… Впрочем, поверь мне, насколько подлые нравы распространены в мире праздности и безделья, настолько же у них мало шансов проникнуть в жизнь тружеников. Эти люди поднимаются в четыре часа утра, целый день работают, возвращаются поздним вечером, чтобы наконец отдохнуть, и у них нет времени на глупости. Желания быстро пресекаются физической усталостью, и никогда, ни на миг, между работящим Жеромом и энергичной Жанной не возникало того чувственного порыва, что сводит с ума большую часть менее занятых людей. Я не имею в виду любовные грезы – Жером вполне был на них способен, но если они и мелькали в его голове, то обращались они вовсе не к этой открыто радовавшейся жизни, проворной и подвижной толстушке. Тем не менее молодые люди любили друг друга; их связывали нерушимые узы, узы не подвергаемой сомнениям порядочности. Жанна для Жерома была самой добродетельной женщиной из всех, что он знал, а Жером представлялся Жанне самым степенным, честным и аккуратным из всех рабочих, самым достойным хорошей участи.

Если бы грусть Жерома выразилась в словах, Жанна наверняка и не обратила бы на нее особого внимания, но в течение нескольких дней, вместо того чтобы остановиться на минутку у ее комнаты, вместо того чтобы дружески поздороваться с соседями, чьи постоянно распахнутые в длинный коридор двери не позволяли что-либо скрывать друг от друга, Жером без единого слова проходил в свою каморку, не отвечая на приветствия, которыми осыпали его со всех сторон.