Мемуары дьявола

— Выйди на улицу, мой господин, повстречай хорошенькую девушку, восхитительную в своей красоте и молодости, надеюсь, ты ее заметишь, несмотря на скрывающие ее лохмотья; но пусть рядом с ней пройдет одна из тех жеманниц с картинки журнала мод, окутанная шелком, причесанная так гладко, будто на ней надета атласная облегающая шапочка, затянутая в корсет, делающий ее талию похожей на горлышко бутылки, завернутая в кусок накрахмаленного муслина, создающего эффект невероятных, вызывающих бедер, то обтягивая, то раздувая несуществующие, но бесстыдно утрируемые формы, чтобы перещеголять пышные пропорции Венеры Каллипиги{381}, — и ты тут же бросишь милую девушку истинной природной красоты и побежишь за этой упаковкой белого белья и блестящего шелка.

— Это, — возразил Луицци, — просто заблуждение, внешность так обманчива.

— Не лги! — улыбнулся Сатана. — Ты хорошо представляешь, что за этим стоит. Есть такой тип женщины, тебе это известно, ночью в ней, кроме пола, нет ничего женского, но днем, когда она ловко маскируется, она привлекает. Вы ее обожаете за корсет, делающий восхитительной ее грудь, за проказника (это ваше слово), делающего ее зад похожим на круп андалузской лошади, вас возбуждает ее талия, перетянутая шнуром, как колбаса веревочкой. Вы больше не любите женщин, мой господин, вы любите резину, крахмал и тряпки.

— Кстати о женщинах! — спохватился Луицци. — Что ты думаешь о графине де Серни?

— Высокая блондинка, сильная, женщина до мозга костей, но без сердца. По слухам, она решительна, дерзка, высокомерна, этакая скульптура из плоти. Если когда-нибудь она заведет любовника, она превратит его в лакея, но не в силу любовного желания, а в силу жажды власти. Так, по крайней мере, говорят о ней в свете.

— Как, если она заведет любовника? У нее что же, еще ни разу не было любовника?

— Никогда!

— Невероятно! Почему же она так испугалась, когда я пригрозил рассказать о ее секретах?

— Черт возьми! Хозяин, неужели ты полагаешь, что у женщин, кроме любовных, нет других грехов и других бед, которые им хотелось бы скрыть? Ты не задумывался, что часто для женщины смех страшнее позора?

— Что? — Луицци наклонился к Дьяволу в состоянии крайнего удивления. Тот, развалившись в кресле, расстегивал жилет и пыхтел, как при удушье. — Значит, графиня не в состоянии иметь любовника?

— Говорю тебе, у нее восхитительное тело, она одна из тех женщин, кто хранит изначальные черты своего подлинного рода, она из тех прекрасных северных созданий, пришедших из славянских стран покорить Францию; царственная натура, щедрая, богатая, смелая, одним словом, истинная женщина.

— Значит, честолюбие заменяет ей чувственность?

— Не скажу, что заменяет, скорее отвлекает.

— Поясни!

— Она стала честолюбивой, чтобы остаться честной.

— Вот что! На самом деле обмануть мужа можно довольно легко и безнаказанно, а она так молода, чтобы отказываться от этого.

— Для нее вовсе не легко, потому что безнаказанной она не останется.

— Так граф ревнив?

— Что касается жены, нет, но к своему достоинству он относится весьма ревностно.

— Не сомневаюсь, что он надзирает за ней, как испанский опекун.

— Ты войдешь к ней в десять часов и найдешь ее одну, ты выйдешь от нее, когда захочешь и так, что он ни о чем не догадается, если не случится ничего непредвиденного.

— Значит, — рассудил Луицци, — ты не можешь утверждать, что я добьюсь того, на что надеюсь.

— Возможно, — заметил Дьявол, — а возможно, ты обретешь за одну ночь то, за что многие другие получали отказ на протяжении долгих лет искренней и преданной любви.

— Ты полагаешь?

— Я просто уверен, что если ничего не выйдет, то только по твоей вине.

— Может, дашь мне несколько советов?

— Я? — изумился Сатана и тяжело вздохнул. — Нет уж, уволь! Во веки веков я любил лишь одну из смертных женщин, но не смог одержать над ней победы.

— Кто же она?

— Дева Мария. — Дьявол скорчил самую гнусную рожу. — Еще ее зовут Божьей Матерью.

— А как же остальные?

— Остальных я оставил на попечение мужчин, кроме Евы, я тебе уже говорил. Я вынужден был вмешаться, чтобы она изменила мужу, ведь их в ту пору было только двое на земле. Был бы тогда на свете хоть какой-нибудь заика, или одноглазый, или горбатый, в общем, любой идиот, я бы освободил себя от подобной заботы. С тех пор я больше не занимался такими делами, поэтому мои советы были бы советами неискушенного учителя.

— Скажи хотя бы, она из тех, кого можно ввести в заблуждение неожиданным дерзким поступком?

— Я не верю в неожиданности… разве только женщины, которым они уготованы, совсем не знают, чего они хотят, но таких уже не существует.

— Особенно, — подхватил Луицци, — если они замужем. Но, может быть, она из тех, чье воображение можно воспламенить взглядами, словами, сентиментальными сценами.

— Нет, не верю в силу подобных приемов, они действуют лишь тогда, когда чувственность является привычной для разума и чувств. Малопьющего нелегко напоить допьяна, чего не скажешь о том, кто сам каждый вечер напивается до потери сознания.

— Не это ли ты имел в виду, рассказывая об архиепископе?