Мемуары дьявола

Невозможно было возразить против просьбы Лионеля, но Гуго сразу почуял, что горькие слова его предупреждают об опасности, которая грозит из-за поведения Жерара. Гуго бросил на младшего сына взгляд, полный ненависти, тогда как Эрмессинда принялась накрывать на стол, чтобы отвлечь внимание других, а Аликс украдкой смахнула слезу. Тем временем Жерар слонялся по зале, громким голосом отпуская сальные шуточки миловидным служанкам. Гуго молчал и терпеливо сносил наглость сына, лишь бы не делать ему замечаний перед Эрмессиндой и Лионелем.

Наконец стол был готов, каждый занял свое место. Жерар тоже сел к столу, хотя ему вовсе не хотелось есть, и через несколько минут заснул, уронив голову на стол. Во время ужина Лионель внимательно следил за матерью, тогда как Аликс, красная от стыда и возмущения, молча глотала слезы. Когда наконец настало время расходиться, Гуго поднялся и сделал знак, понятный трем или четырем слугам, для которых этот немой приказ не был в новинку: они взяли Жерара под руки и понесли его к выходу из залы. Гуго пальцем указал им на дверь, которая вела в спальню Аликс. Аликс же была до того унижена, что ничего не заметила, и только когда слуги уже собирались пройти через дверь, которая вела в ее покои, она резко встала и громко крикнула:

«Только не ко мне! Не ко мне! Несите его на конюшню!»

Старый Гуго пронзил ее взглядом:

«Вашего мужа? Вашего мужа?»

«Пьяницу», — ответила она с непреодолимым отвращением и бросилась вон.

Эрмессинда и Лионель оказались у нее на пути. Эрмессинда попыталась заговорить с ней, чтобы успокоить, но Аликс, оттолкнув ее, с яростью прошептала:

«Оставьте меня, оставьте, и вы, и ваш сын».

Возможно, Аликс имела в виду Лионеля, но Лионель, который даже не шевельнулся, решил, что речь идет о Жераре, и сказал:

«Ее сын? Он не сын ей, сударыня».

При этих словах, как будто звук голоса Лионеля, впервые обратившегося к ней, произвел в ее душе неожиданный переворот, Аликс обернулась и приказала слугам:

«Отец прав, Жерар — мой муж, любовь должна прощать такие пустяки. Идите сюда».

Слуги подчинились, она пропустила их вперед и вышла вслед за ними, бросив на Лионеля взгляд, полный вызова.

Лионель замер, глядя на дверь, в которую вошла Аликс, а Гуго наблюдал, как побледнел его младший сын и как сжались его губы. Старик не двинулся с места, не подал ни одного знака, но если бы кто-нибудь был рядом с ним, то услышал бы его глухой шепот:

«Да, это правда».

Мгновение спустя, как бы подчинившись мысли, которая заставила его произнести эти слова, он приказал слугам удалиться. Лионель и Эрмессинда остались с ним, и тогда Гуго обратился к сыну:

«Ступайте, Лионель, ваша мать поговорит с вами чуть позже».

Лионель вышел, Эрмессинда осталась с мужем один на один, можно сказать, редкое и опасное для нее событие, так как она одновременно была поражена и дрожала. Гуго, едва дождавшись, пока стихли шаги тех, кто уходил, указал пальцем на дверь, через которую вышел Лионель, как бы не желая называть сына по имени, и громко вскричал:

«Чтобы завтра духу его не было в замке!»

«Кого?.. Лионеля?»

«Завтра, до восхода солнца».

«Лионель!» — с ужасом повторила Эрмессинда.

«И будь проклят тот день, когда он вернулся, и тот день, когда он родился», — взорвался Гуго.

Эрмессинда опустила голову, а старик клокотал от ярости и топал ногами. Эрмессинда, казалось, была раздавлена, но осмелилась наконец тихо спросить:

«Чем он провинился, чтобы так сурово обходиться с ним?»

Гуго не ответил, его молчание ободрило Эрмессинду, и она заговорила более доверительным тоном:

«Разве его вина в том, что он стал свидетелем сцены, которая очень часто происходит в нашем доме?»

«Нет, нет, — с горечью ответил старик, — но я не хочу, чтобы этот дом увидел сцену еще более постыдную».

«Я не понимаю вас», — поразилась Эрмессинда.

«Мать Лионеля, — громовым голосом вскричал Гуго, — ты меня не понимаешь?»

Эрмессинда снова опустила голову и прошептала, запинаясь:

«Я помню все, что было в прошлом, сеньор, но не знаю, что вы видите в будущем».

«Послушай же меня, Эрмессинда, — старик смягчился, — ты испортила мою старость и поселила в моей душе отчаяние из-за неотомщенного оскорбления, но и я тебя сделал несчастной. Вот уже двадцать два года ты льешь слезы, я устал от моей и твоей боли, так послушай меня: Лионель любит Аликс».

«Он не знаком с ней, он видел ее впервые сегодня вечером».

«Он знает ее давно, уже полтора года…»

— Вот они, те самые полтора года! — воскликнул поэт, прерывая рассказ, за которым с совершенно особым вниманием следил Луицци.

Барон опять с большим трудом сдержал раздражение и сказал поэту подчеркнуто вежливо, лишь бы опять не показаться неучтивым:

— По правде говоря, вы были бы самым любезным человеком на свете, если бы позволили мне прослушать эту историю от начала до конца, не вмешиваясь то и дело.

— Прошу прощения, — ответил гений, — но позвольте заметить, как мне кажется, господин излагает эту историю для меня.

— Похоже, — возразил Сатана, — я утомил вас обоих. Думаю, пора поставить точку.

— Нет, о нет, — живо воскликнул барон, — я хочу узнать конец этого приключения.