Мемуары госпожи Ремюза

Отдаваясь всем этим удовольствиям, он продолжал много работать, и его очень занимала его личная борьба с английским правительством. Ему нравилось отвечать газетными статьями на всеобщее недовольство по поводу поднятия цен на сахар и кофе и по поводу того, что народ оказался лишен английских товаров. Бонапарт покровительствовал всевозможным изобретениям. Он надеялся, что свекловичный сахар и другие изобретения, как по части некоторых производств, так и относительно красок, избавят нас от потребности в иностранных продуктах. По его требованию министр внутренних дел сделал ему публичный доклад на основании писем от торговых палат, полученных через префектов. В них одобрялась континентальная система, которая должна была предписать временные лишения, чтобы утвердить в будущем систему свободных морей.

Англичан повсюду преследовали; их арестовывали в Вердене, конфисковали их имущество в Португалии, заставляли Пруссию вступить в коалицию против них; угрожали Швеции, так как шведский король упрямо оставался их союзником. Струна натягивалась и готова была порваться. Было совершенно ясно, что только смерть одного из противников положит конец этой распре, и благоразумные люди начинали уже серьезно беспокоиться. Но так как нас обманывали относительно всего, что совершалось, то закрадывалось недоверие и при чтении газет. Их читали, но им не верили. Император употреблял в этом случае все свои силы, но никого не мог убедить. Такое недоверие раздражало его, и он с каждым днем относился к парижанам все с большим и большим предубеждением. Император старался убедить их из тщеславия; ему казалось, что он не в достаточной мере проявляет свое могущество, если оно не распространяется на умы; самый верный способ понравиться ему заключался в том, чтобы казаться доверчивым. «Вы любите Бертье, – говорил ему Талейран, – потому что он верит в вас».

Иногда в газетах, в виде отдохновения от политических статей, помещали рассказы, в которых приводились слова и повседневные поступки императора. Например, сообщалось о том, что он пожелал увидеть картину Давида, изображавшую церемонию его коронования, привел в восторг и заинтересовал художника многими тонкими и удивительными замечаниями, а уходя от него, снял шляпу, чтобы проститься с ним и выказать ему благоволение, которое выказывал всем художникам.

Это напоминает мне, как однажды он упрекнул Люсея, одного из своих дворцовых префектов, которому тогда было поручено управление Оперой, в том, что тот несколько высокомерно принимал артистов, когда им приходилось иметь с ним дело. «Знаете ли вы, – сказал он префекту, – что талант, в какой бы области он ни был, есть истинная сила и что я сам, принимая Тальма, всегда снимаю шляпу?» В его словах имелось некоторое преувеличение, но верно то, что он был благосклонен к выдающимся артистам и поощрял их своими щедротами и похвалами. Однако император и требовал, чтобы они всегда готовы были посвятить свое искусство его удовольствию и похвалам в его адрес, так как его пугала выдающаяся репутация, независимая от его воли; его раздражала слава, которую не он сам создал.

Двадцать первого января 1808 года Сенат дал согласие на то, чтобы собрать 80 000 солдат из рекрутского набора 1809 года.

Член Государственного совета Ренье, обычный оратор в подобного рода случаях, указывал, что, подобно тому, как предшествующие наборы привели к достижению мира на континенте, этот набор приведет к освобождению морских путей; и никто не возразил против подобных рассуждений. Все знали, что сенатор Ланжюине и некоторые другие пытались иногда представить Сенату свои соображения по поводу этих рекрутских наборов, столь частых и столь строгих, но все рассуждения рассеивались как дым и ничего не меняли в принятых заранее решениях. Сенат, робкий и покорный, не внушал народу никакого доверия, и мало-помалу все привыкли смотреть на него с некоторого рода презрением. Люди строги по отношению друг к другу. Они не прощают один другому слабостей и готовы восхищаться в других добродетелями, которые часто бывают для них недоступны. Наконец, какова бы ни была тирания, общественное мнение всегда мстит за себя в большей или меньшей степени, если только желают его слушать. Нет ни одного деспота, который не знал бы того, что о нем думают и за что его порицают. Бонапарт прекрасно знал, чем он был, по мнению французов, как в хорошем, так и в дурном смысле, но он льстил себя надеждой, что сумеет стать выше всего этого.

В докладе, сделанном военным министром генералом Кларком по поводу нового рекрутского набора, мы читаем буквально следующее: «Политика в народном духе была бы бедствием для Франции, так как сделала бы несовершенными те великие результаты, которые вы подготовили». Никто не обманывался относительно этой формулы; однако можно было спросить себя, как в комедии: «Кого это здесь обманывают?» Но все молчали, и этого было достаточно.