Мэри Роуз

Она доверяла Энтони. Без оглядки. Потому что он любил ее, потому что с ним она перестала быть нежеланным ребенком, а стала Фенхель Прекрасной, которой море было по колено. Все, на что он считал ее способной, она могла вынести, потому что была уверена, что он никогда ее не предаст. Он никогда не заставит ее смотреть на блестящие волосы и пышную грудь другой женщины и чувствовать себя грязной и недостойной. Она видела его перед собой таким, каким он сидел у канала, — обнаженный и оскорбленный ее словами о том, будто всем мужчинам нужны другие женщины.

— Мне — нет, — гордо, с обидой в голосе заявил он, и она поверила ему.

— Тебе — нет, потому что ты не все мужчины. Ты — мой мужчина, а наша любовь — наш хребет. И потому, что мы не предадим друг друга, ведь есть гора, которой мы можем сказать: «Привет, гора. Мы — Фенхель и Энтони, которые рука об руку покоряют моря».

Прошло несколько дней, прежде чем она поняла, что именно это и произошло, что мужчина, которому она доверила свою жизнь, предал ее. Не так, как другие мужчины, которые украдкой навещали продажных женщин и сразу же забывали, а так, что в один день рухнуло все. Он обнял женщину, которая с самого детства представляла угрозу для мира Фенеллы, и этой женщине он подарил то, что больше всего на свете хотелось иметь Фенелле и от чего она отказалась ради него: ребенка.

Затем прошло еще несколько дней, и она поняла, что тот же самый мужчина сидит в тюремной камере и ждет оглашения смертного приговора. С этого момента ее воспоминания были более точными и яркими. Она лежала в своей комнате, словно смертельно больная, а на другом конце галереи, в своей комнате, лежал Сильвестр. У них не было сил даже на то, чтобы вместе преодолеть силу своей боли. К ней пришла тетушка Микаэла, которая вырвала ее из транса, но при этом перестала быть тетушкой. Лицо ее перестало быть нежным и милым, оно было старым, испещренным морщинами, а волосы строго зачесаны, как у служанки.

— Тебе нужно ехать в Лондон, — сказала она. — Вам с Сильвестром. Вы должны просить у короля помилования.

Фенелла не знала, что сказать. Только головой покачала.

— Ay dios mio! — закричала на нее Микаэла. — Ты знаешь этого мужчину всю свою жизнь. Ты знаешь, чего он стоит, и ты знаешь, что с ним сделали. И потому, что он пошел и попытался выжечь гной из своего сердца таким совершенно идиотским способом, который приходит в голову только мужчинам, ты хочешь, чтобы его растянули на дыбе и кастрировали на глазах улюлюкающей толпы? Потому, что он думал, что сможет освободиться, отплатив этой бабе за ее жестокость, ты хочешь, чтобы палачи вытащили ему кишки наружу и смотрели, как он, сходя с ума от боли, умирает мучительной смертью? Почему тогда ты не пойдешь и не сделаешь это сама, а? Если ты действительно думаешь, что он обманщик, который рискнул твоей любовью ради минутного развлечения со стеклянной куколкой, так затешись среди зевак и подзадоривай палачей.

Фенелла села.

— Нет, — произнесла она. Никто не имеет права наказывать Энтони, только они с Сильвестром. Энтони потеряет их любовь, защитный остров детей верфи. Если это не самое жестокое наказание, которое может его постичь, то пусть наказан не будет вообще. Ненависти она не испытывала. Одну лишь пустоту.

— Одним «нет» делу не поможешь, — заявила Микаэла. — Глупая гусыня, которой королю приспичило надеть корону на голову любой ценой, сделала его рогоносцем с половиной двора, и говорят, что из-за этого он лишился остатков рассудка. Сейчас ни за одно преступление не полагается смерть вернее, чем за прелюбодеяние. Есть лишь две возможности спасти ему жизнь: либо Роберт Маллах должен отозвать свой иск, либо король должен его помиловать.

— Что до Роберта Маллаха, то никаких шансов нет, — ответила Фенелла.

— В этом ты, пожалуй, права, — огорченно признала Микаэла. — Хотя мне не показалось, что икающий карлик плохой человек. Но если Джеральдина Саттон влила яд тебе в кровь, ты уже не знаешь, ни кем ты являешься, ни кем не являешься.

— Вы так говорите, как будто виновата одна Джеральдина, — удивилась Фенелла. — Вы так в этом уверены?

Микаэла пожала плечами.

— Она дочь моей сестры, — ответила женщина и поджала губы, словно желая дать понять, что больше на эту тему говорить не хочет.

Фенелла посмотрела на нее. В глазах Микаэлы сверкали слезы. Тетушка была самой красивой и доброй женщиной из всех, кого она знала; она научила любви шестнадцатилетнего мальчика, потому что любила его всей душой и, возможно, понимала его лучше других. Фенелла взяла ее за руку.

— Я пойду к королю, — пообещала она.

— Но ты должна взять с собой Сильвестра! — Голос Микаэлы надломился. — Только у него есть необходимые связи, и, если немного повезет, перед ним откроются двери. Но он сидит там, как гвоздями приколоченный, и бубнит, что пусть его бывший друг получит все, что ему причитается. Как будто мы говорим о десятке палочных ударов.

— Я поговорю с Сильвестром. — Фенелла встала и обняла Микаэлу. — Я не позволю замучить Энтони до смерти, это я вам обещаю.

Микаэла сжала ее в объятиях.