Мэри Роуз

Услышав глухой, лишенный эмоциональной окраски голос Сильвестра, Фенелла почувствовала, как ее пробрал мороз. Но Кранмер на мгновение усмехнулся.

— Я нравлюсь королю Генриху, — произнес он. — Не спрашивайте меня почему, но если бы это было не так, меня бы уже не было в живых. Я женат. Моя жена — немецкая лютеранка, а у нас брак для священнослужителей по-прежнему под запретом. За это полагается смерть через повешение — и священнику, и его жене. Король знает о моем браке. Он ругает меня, но, поскольку хочет, чтобы я жил, решил притвориться слепым. Он очень одинокий человек, милорд Саттон, ему хочется дружбы не меньше, чем всем нам.

— Мне уже не хочется дружбы, — произнес Сильвестр. — Вы знаете, как он?

— Сэр Энтони?

Сильвестр кивнул.

— Я видел его вчера, — ответил Кранмер и взял Сильвестра за руку. — Он очень сдержан, как обычно, не жалуется, и я боюсь, что совесть мучит его больше всего остального.

— Он ведь не в Клинке, верно? — хриплым голосом произнесла Фенелла.

— Нет, — успокоил ее Кранмер. — В Тауэре.

— И его не мучают?

— В этом я вам ручаюсь, — заявил архиепископ. — Хотя сам он с удовольствием обрек бы себя на это. Я предлагал ему принять у него исповедь, но он не захотел. Возможно, ему стало бы легче, поговори он с вами. Я уверен, что смогу получить разрешение.

— Нет, — одновременно ответили Сильвестр и Фенелла.

— Понимаю, — произнес Кранмер. Все замолчали, и в барке было тихо до самого Уайт-холла.

Дворец представлял собой путаницу из галерей и переходов. Кранмер провел их в тесную приемную, где было лишь два деревянных табурета. Все трое остались стоять, пока не вернулся слуга Кранмера со стражником в красной униформе и не сообщил, что король готов принять их. Фенелла и Сильвестр прижались друг к другу, как дети.

— Попытайтесь не бояться, — прошептал им Кранмер. — Постарайтесь видеть в Генрихе Тюдоре не только короля, но и мужчину, которому только что разбили сердце. Он может буйствовать и бесноваться, но, как и всякому, ему необходимо сочувствие.

Войдя в приемную и опустившись на колени перед Генрихом VIII, Фенелла невольно вспомнила молодого статного короля, на которого смотрела в детстве, когда он стоял на украшенной трибуне при спуске на воду «Мэри Роуз». От высоких надежд того дня осталось так же мало, как и от великолепного правителя. Мужчина, сидевший перед ними в роскошном кресле, положив одну ногу на низенький стульчик, был похож на огромную, завернутую в бархат губку. Призыв Кранмера проявить сочувствие по отношению к нему был излишним; Фенелле показалось, что не испытывать сочувствия к этой развалине, смотревшей на нее слезящимися глазами, просто невозможно.

— Ну-ка, ну-ка, — голос жирного короля звучал по-девичьи нежно. — «День и ночь» — так называли мы при дворе вас и вашего приятеля, это придумала великая шлюха, перед которой вы встали на колени. Вы нас развлекали, вы казались неразлучными, как пара английских тисов. И, признаться, в вашей дружбе было что-то, что согревало сердце, что-то давно забытое, что живо только в преданиях. Братство. Один за другого. Мы никогда не думали, что ваш темный брат может оказаться бесстыдным обманщиком, который потянется к сестре своего друга и наставит рога своему благодетелю.

— Я тоже не считал это возможным, — произнес Сильвестр. — Но я прошу Ваше Величество смилостивиться над ним.

— Почему? — поинтересовался король. — Разве вы не так же обмануты, как и несчастный граф Рипонский и мы?

— Обманут, Ваше Величество. Однако же он был моим другом более тридцати лет. Я не могу зачеркнуть это. Я не хочу, чтобы он умер.

— И мы должны отпустить прелюбодея, потому что вы не хотите этого? — рявкнул король. — Только потому, что этот озабоченный подзаборный пес был вашим другом, мы должны лишить обманутого супруга удовлетворения при виде того, как будет покаран негодяй? Мы сами в своей боли не знаем иного утешения, нежели то, что эту сволочь Дерема выпотрошат живьем и будут мучить до тех пор, пока он не сможет даже взвизгнуть. Мы не хотим лишать этого утешения товарища по несчастью. Ваш черный брат знал, с чем он играет. Теперь он получит то, что заслуживает.

— Нет, — еле слышно произнес Сильвестр. — Чего бы он ни заслуживал, я этого не вынесу.

Только теперь, услышав покашливание, Фенелла заметила, что в комнате есть еще один человек. Роскошно одетый, с огненнорыжими волосами, он стоял, прислонившись к эркеру. На его губах играла усмешка.

— Как вы можете отказывать в столь трогательной просьбе, Ваше Величество? — поинтересовался он, взглянув сначала на них, а затем на короля. — Прошу простить меня, но та голова, о которой здесь идет речь, одна из немногих в этой стране, способных отличить каракку от плавучей кастрюли. Неужели оно того стоит? Из-за какой-то бабы?

— Разве мы позволили вам вмешаться, Том? — Король повернул голову. — Удалитесь, пока мы не забылись. Нас не удивляет, что для вас верность не священна.

Вновь усмехнувшись, мужчина поклонился и широким шагом вышел из комнаты. Король обернулся к Сильвестру и сказал: