Мэрилин Монро

Вот, например, как в 1960 году описывает Морис Золотов один из начальных эпизодов фильма — первый, где появляется Мэрилин: «В постели мы видим Мэрилин. Она спит или притворяется, что спит. Камера ловит неистовую красоту ее разлетевшихся по подушке волос, разбросанные подушки и простыни, ее раскрытые губы, обнаженные плечи, дающие пищу воображению — а не обнажена ли она и под простыней? Но она и в самом деле была обнажена! Хэтауэю она заявила, что не может воссоздать настроение иначе, как играя без одежды». Чувствуется, что обстоятельства съемки для критика важнее собственно фильма. Что же мы видим на экране сегодня, спустя четыре десятилетия после выхода фильма и три десятилетия после выхода книги Золотова? Сегодня мы не обращаем внимания на подробности, привлекшие критика. Женщина в постели — это как знак всего того, о чем он пишет. (В противном случае нам нужны более «сильные» доказательства «неистовой красоты».) Привлекает ее лицо, красивое и гармоничное. Обладательницу такого лица не хочется ни в чем подозревать. Оно оживленно. Оно мечтательно. О ком она мечтает? Об этом нам скажут позднее. Слышны шаги. Мечтательность улетучивается с ее лица. Она сбрасывает с кровати вторую подушку, комкает простыни и отворачивается от двери: «притворяется, что спит». Режиссер не оставляет нам в этом никаких сомнений. Входит ее супруг, Джордж Лумис, — мы его уже видели на набережной Ниагары. Теперь сопоставьте это с описанием Золотова.

Что утратил фильм, практически исчезнув в глубинах десятилетий? Качество. Не художественное, разумеется (по этому поводу и в ту пору никто не строил никаких иллюзий). Качество воздействия. Золотов еще утверждает, что все, что делает в этих первых кадрах Джордж Лумис, пронизано угрозой. Но угроза в «Ниагаре» создается только соответствующей музыкой. Приглушите ее, и останутся обычные бытовые действия. Лумис входит в спальню, поднимает сброшенную подушку, спокойно

смотрит на «спящую» Роуз, выходит из спальни. Возможно, бреется (как считает Золотов). Все. И никакой угрозы. Но главное — эта угроза и ни к чему. Об отчуждении между супругами дала понять сама Мэрилин, притворившись спящей и отвернувшись от двери, в которую должен войти Лумис. Зрители тех лет, как следует разгоряченные рекламой («неистовый чувственный поток, который даже природа не в состоянии сдержать!»), требовали ее подтвердить. Отсюда с первых же кадров — угрожающая музыка. «Чувственный поток»? На то и «обнаженные плечи, дающие пищу воображению». В пятидесятые годы уже и их было достаточно, чтобы насторожить общественное мнение и организации, изо всех (финансовых) сил защищавшие общественную нравственность, — все эти Лиги благопристойности, Дочери американской революции и т. п.

Для зрителей пятидесятых было важно, что Роуз лежит в постели с сигаретой, что у нее кроваво-красные губы; цепкий зрительский глаз прослеживал этот цвет и дальше — на узком, обтягивающем платье, в котором Мэрилин всему миру показала свою знаменитую покачивающуюся походку. Сколько было потом переживаний и страстей по поводу этой походки, которую почему-то называли «горизонтальной», сколько дискуссий относительно того, откуда она взялась! При этом никого не волновал характер Роуз Лумис; критики утверждали, что она — стереотип похотливой женщины, да еще «себе на уме», а кто попроще, так и прямо именовали ее шлюхой (правда, пользовались при этом эвфемизмом «scarlet woman», что-то вроде блудницы). Впрочем, ненависти к ней никто не испытывал — просто определяли ее «место под солнцем». Но уж особенности колышащейся походки Мэрилин, ее качающиеся бедра, манера носить узкие платья обсуждались долго и истово, и это убедительнее всего показывает, сколь сильно нуждался массовый зритель, зажатый меж наковальнями нравственных догм, в повседневной свободе выбора того, что действительно нравственно. Носить или не носить узкие платья, подчеркивающие фигуру, красить губы призывным кровавым цветом или нет, курить или не курить — мелочи, из которых состояла и всегда будет состоять жизнь многих молодых женщин. Но в годы, когда нравственный выбор и в большом и в малом задается в качестве непререкаемого постулата и делается кем-то за всех остальных, из этих-то мелочей и начинает зарождаться подлинно массовая культура, связанная прежде всего с ощущением живого, настоящего, невыдуманного. Роуз потому и оказалась такой живой, невыдуманной героиней времени, что переняла стиль жизни Мэрилин, знакомой всем и каждому по миллионам экземпляров открыток.