Мэрилин Монро

Как известно, быть и казаться — далеко не одно и то же. И если я так подробно останавливаюсь на событии в жизни Мэрилин довольно частном, то именно для того, чтобы показать, насколько реальность и проще, и сложнее легенды. Она проще, ибо, во-первых, в отличие от легенды, по которой следовало еще ублажать Хьюза (заказ-то, по легенде, был его), в реальности контракт был заключен сказочно быстро и без затей; во-вторых же, реальность насыщена убеждающе профессиональными подробностями — перечитайте сказанное Лайоном, и на вас пахнет ароматом студийных помещений. Но именно подобных убедительных подробностей и нет в версии Мэрилин. Зато есть усложняющие элементарную задачу (съемку пробы) и совершенно непонятные частности, вроде тайных съемок в обход начальства полшестого утра, переносной гримуборной и кражи платья из костюмерной, которые если чем и пахнут, то только вымыслом. Далее, в изложении Мэрилин ее проба заключалась в каких-то нелепых проходах через декорации, выглядываниях в окно и в элементарных действиях (зажечь и потушить сигарету) — так пробуют не актрису, а осветительную и звукозаписывающую аппаратуру (при синхронных съемках). В то же время у Лайона описана — и куда лаконичнее — именно актерская проба, выявляющая прежде всегореактивность

дебютантки, ее контактность, манеру общения, а значит, и способность работать с партнером. Да и внешние, физические особенности молодой женщины проще показать именно при общении на крупных планах, а не в загадочных проходах у… задника! То есть на общем плане. Именно по той пробе, которую описал Лайон, Занук с максимальной долей вероятности смог завизировать подписанный Лайоном контракт с никому не известной девушкой. Именно по «сотне футов», на которой была снята сидящая прямо перед камерой Норма Джин, оператор Леон Шэмрой и смог сказать то, что он сказал о девушке, которую видел впервые: «То, чем обладала эта девушка, я не видел со времен немых картин; она выражала секс на каждом сантиметре пленки, как Джин Харлоу. Из каждого кадрика этой пленки излучался секс…» Разглядеть это на общих планах у задника, согласитесь, трудно.

Однако реальные события и сложнее легендарных. То, что описал Лайон, внешне просто: попросил одного, потом другого, потом третьего; когда пробу сняли, передал пленку в аппаратную личного зала Занука. Но за этой простотой скрывается сложнейшая жизнь крупной кинокорпорации, совершенно невозможная без строгого порядка и железной производственной дисциплины, требующейся от каждого сотрудника. И наоборот, по версии Мэрилин, жизнь сотрудников кинокомпании подчинена элементарной рабской психологии зависимых людей, якобы готовых даже на абсурдный риск, лишь бы угодить могущественному Хьюзу. Риск абсурден хотя бы потому, что участники авантюры, описанной Мэрилин, работают не у Хьюза, а у Занука, который не менее могуществен, по крайней мере для них. Мэрилин верна себе и даже такое прозаическое событие, как съемка студийной пробы, не упускает возможности организовать в авантюрный сюжет. Кстати, в ее рассказе и оправдание дальнейшего развития событий: да, Занук отказался продлить контракт, заключенный Лайоном с Нормой Джин, но ведь это так естественно! Чего же еще от него ждали? Ведь иначе и быть не могло — пробу-то отсняли в обход Занука!

С Мэрилин так будет всегда, вся ее жизнь окажется цепочкой частных происшествий. Великих событий в ней не будет — будут решающие. Именно так, между делом, в частной дружеской беседе с тем же Лайоном Норма Джин обрела псевдоним, под которым раз и навсегда вошла в историю кинематографа. Да только ли его? Наверное, даже не столько кинематографа, сколько культуры, особенно той ее немаловажной части, которая зарубцевалась в нашем сознании как «массовая». А ведь слагаемые этого псевдонима, торговой марки, под которой продавался тщательно отработанный имидж, были самыми заурядными. Послушаем еще раз Лайона: «В поисках подходящих вариантов мы перелистали несколько актерских справочников, и я вдруг вспомнил, что в Нью-Йорке знавал девушку, которую звали Мэрилин Миллер, «звезду» мюзиклов «Сэлли» и «Санни», и сказал: «По мне, вам надо стать Мэрилин». Она сказала, что имя очаровательно, и на том мы и порешили. Она только попросила сохранить фамилию ее бабушки — Монро». (Правда, Золотов утверждает, что Мэрилин терпеть не могла это свое новое имя, и приводит ее слова: «Я часто мечтала, что сумею сохранить собственное имя — Джин Монро». Это, кстати, перекликается и с другими словами Мэрилин: «Если меня просили об автографе, мне приходилось переспрашивать — а как пишется Мэрилин Монро? Я и по сей день не пойму, какие мысли должны быть у человека с таким именем».)

Как бы то ни было, но Лайон продемонстрировал классический пример ономастического чутья, присущего, по-видимому, только тем, кто, как он, в «век изображений» привык продавать человеческий имидж.