Забегая же вперед, с тяжелым сердцем сообщу, что самолет вырвался из зоны защитного огня, на перегоне к Рыбинску догнал другой санитарный эшелон и разбомбил его, разрушив и часть железнодорожного пути. Там было значительное число жертв. Нас предупредили, что в связи с этой катастрофой, наш эшелон задержится в Бежецке на несколько часов. Часы эти потянулись бесконечно медленно, все глядели на небо и прислушивались: ждали новых налетов. С проходившей дрезины сообщили, что разрушение пути впереди нас довольно серьезно, но ночью, возможно, ликвидируют. Но пришла ночь и никаких сдвигов. Никто не спал. Стояло почти полное молчание. Утра ждали как Страшного суда. И вдруг радостный крик: «Ребята! Да это туман!». И впрямь: утро давно наступило, но поезд стоял, окутанный густым туманом. Наконец двинулись, и туман, покрыв нас спасительной пеленой, сохранялся до самого Рыбинска, где госпиталь располагался на территории авиазавода.
В Рыбинске госпиталь был еще более благоустроен, чем в Валдае, здесь коек хватало всем, раны наши подверглись очередной обработке, столь же тщательной и умелой, а персонал был также внимателен и неутомим. Через три дня мы отбыли в Ярославль — на сей раз без приключений. И лишь значительно позже из сообщения наших информационных органов узнали, что немцы сообщили о бомбардировке Рыбинского авиационного завода, выведшей его из строя. Опровергая это сообщение, ТАСС указало, что завод этот давно эвакуирован, а бомбардировке подвергся военный госпиталь, имевший все необходимые опознавательные знаки и находящийся под охраной международной конвенции. Так что вторично за одну неделю по Господней милости мы избегли вполне реальной угрозы.
Путь до Ярославля прошел спокойно. Провели мы там, как и в Рыбинске три дня, а в первых числах ноября двинулись в Сибирь. На сей раз уже не в теплушках, а в нормальных пассажирских вагонах, с продолжающимися процедурами и даже с библиотекой, шахматами и радио (в последнем не уверен, мог спутать). Пахнуло мирной жизнью: за Уралом стояли уже освещенные деревни (от которых мы успели отвыкнуть), а на редких остановках возникали традиционные станционные базарчики. В самих вагонах сняли затемнения с окон, поразительная природа Зауралья стала доступной и при дневном освещении, и ночью: небо почти всю дорогу оставалось чистым, степь, отроги гор, лесные массивы сменяли друг друга, создавали фантастические пейзажи, и никакие самолеты и прочие вклинения человеческих «благодеяний» не могли бы их нарушить. Ехали долго, больше недели. Останавливались, помимо станций «во чистом поле», «ходячие» с удовольствием покидали вагоны, под наблюдением, конечно, но без решительных запретов. Вообще, и с медицинским, и с поездным персоналом устанавливались самые дружеские отношения, взаимопонимание и симпатия, а главное — спокойствие — волшебное понятие, которое большинству из нас еще несколько недель назад представлялось несбыточным.
Пункт назначения поездки долгое время оставался неизвестным, высказывались самые различные предположения, вплоть до Барнаула, Иркутска и даже Читы. Наконец, в середине ноября вопрос разрешился: поезд пришел в Омск.
С поездом, уже ставшим привычным особым режимом, встреченными в пути людьми было жалко расставаться, но, вместе с тем, большой, по-сибирски прочный, живущий активной жизнью город был следующей ступенью стабильности в нашем существовании.