Мерцающие

– Белла, друг моего сердца и свет моих очей… – ее глаза от этих слов загорелись тысячами звезд. Он понял, что она знала все наперед, и уж если она до сих пор тут, то терять ему нечего. – Я давно мечтал вам признаться, но то были только ночные грезы, которые я сейчас дерзну воплотить в реальность… Дело в том, милая Белла, что я… влюблен в вас… как мальчишка… – плотно сжав губы, граф Лекант стал смотреть куда-то вдаль, ожидая дальнейшей участи, какой бы они ни была. Порог пройден, отступать некуда.

– О, граф… – с замиранием сердца прошептала Белла, и вино в крови заставило ее прижаться к массивному теплому телу любимого мужчины, облаченного в костюм, так неуклюже сидящий по фигуре. – Почему же вы боялись сказать это раньше? Я давно ждала…

Граф Лекант не верил своим ушам, рукам и глазам, не верил в происходящее. Единственное, что он знал точно – это то, что сердце его вот-вот выскочит из груди, и сказанное им нисколько не принесло облегчения, напротив, разогнало кровь в венах и заставило ее шуметь в ушах. Будто в припадке, он схватил Беллу за руки и слегка оттолкнул от себя, но только лишь чтобы посмотреть ей в глаза и убедиться в том, что это не сон.

– Белла?..

– Граф… я люблю… вас, – на грани слышимости призналась девушка, все еще стыдясь того, что признается мужчине в любви.

Граф замер на месте и не мог оторвать взгляда от Беллы: ее губы умоляли о поцелуе, а тонкая талия трепетала под грубыми мужскими ладонями, будто хрупкая бабочка, сжатая в кулаке. «Пора», – решил про себя граф и утолил их взаимную жажду, коснувшись губами ее мягких губ. Белла дрожала, словно листик на ветру, и граф Лекант, не помня себя от счастья, молча подхватил ее на руки и понес в свои покои.

Никому, кроме яркой луны, неведомо, как эти двое поладили друг с другом далее. Но едва лишь зажегся первый восточный луч, едва он проник в помещение, действо завершилось. Белла устало сопела на груди у графа, в выражении ее сонного и усталого лица больше не было детскости и наивности: он сделал ее молодой женщиной.

Но сам граф не мог спать, несмотря на то, что всю эту ночь провел без сна. Граф Лекант вдруг опомнился, и все происходившее и происходящее в одночасье представилось перед ним в совершенно ином свете. Любовь кончилась, она ушла вместе с ночной прохладой, солнце выжгло ее до последней капли. Ушли очарование, страсть, притяжение, остался только долг. Осталось то, что он должен был сделать.

Глянец восхищения и сладострастия смылся с его монолитного чувства, оголяя нервы и напрягая память. Память… теперь граф вспомнил, что ему нужно делать. Он повернул голову и взглянул на женщину, лежащую рядом: коричневая солома на голове, мертвенно-бледная кожа, отвратно-оранжевые губы и подрагивающие белесые ресницы. Чем она так привлекала его? Чем она восхищала его? даже если сейчас она откроет глаза, он не увидит в них ничего, кроме глупого вопроса и отвратного ожидания, цвет их будет уже не изумрудный, это будет цвет увядшей от жары августовской листвы, обглоданной тутовым шелкопрядом. Граф приложил все усилия, чтобы от отвращения не сбросить спящую Беллу с кровати на пол. Усилием воли он удержал свою руку обнимающей ее тонкое и бледное нагое тело.

«Сейчас или после? – спрашивал себя граф, забыв напрочь о том, что было между ними этой ночью, как они любили друг друга, как отдались своему чувству без остатка. Сейчас он жил уже совсем в иной реальности, нежели бедная девушка, участь которой предрешена с того момента, как она ступила на порог этого проклятого замка. – Непременно, чуть позже. Она должна проснуться».

Пока Белла спала, граф, прислушиваясь к ее дыханию и стараясь уловить изменение в его ритме, чтобы предугадать момент пробуждения, размышлял о том, сколько девушек уже лежало на этом месте, и всех их ждал один и тот же исход. Думал он и о том, что ни одну из них никогда не обманывал: он действительно влюблялся и любил их, да только… быстро перегорал. Буквально за одну ночь. Наутро юные особы встречали на ложе любви совсем другого человека: жестокого, грубого, лишённого всякой жалости и сострадания. Но пути назад не было. Его чувства каждый раз играли с ним одну и ту же злую шутку: затуманивали разум, заставляли забыться, полюбить трепещущей мальчишеской любовью, дрожать от обожания, а затем вдруг резко превращались в нечто иное – устрашающее порой даже его самого. Но поступать иначе он не мог, нет, не мог, уж слишком мучилась пустующая душа – в ней постоянно должен был быть чей-то образ, пусть временно, но безумно любимый. Неважно, чей, – лишь бы не было так пусто внутри и так спокойно в огромном дремлющем замке.

– Доброе утро, мой граф, – прошептала Белла, не торопясь открыть глаз, и этот шепот напомнил шипение ползучих гадов, столь распространенных в этих краях.