Мертвопись

– Это глубоко личное… Когда меня послали в Афганистан, девушка, с которой я встречался, почти сразу же после этого вышла замуж. Это меня настолько шокировало, что я дал зарок ни на ком и никогда не жениться. Наверное, это была моя маленькая месть всем женщинам.

– …Которую никто из них не заметил и не ощутил! – как бы продолжая его тираду, констатировал Стас.

– Слушай, ну, хватит уже об этом! – поморщился Лев. – Евгений Викторович, мы сейчас, наверное, пойдем в сторону Ромашина, пока еще светло, ну а вас, по ходу дела, я просил бы рассказать о том, как и зачем вы решили похитить картину из музея. Да и вообще, расскажите, когда и почему вы решили образовать эту вашу… ну, скажем так, религиозную общину? Идемте!

Снова вздохнув, Тесакин, которого Юртаев взял под руку, вперевалочку зашагал вместе с ними. Ковыляя, он на ходу начал рассказывать о том, как стал «учителем Тумиреем»…

На следующий день утром, направляясь на работу, Гуров пребывал в расчудесном настроении. Да и как могло быть иначе? Расследование о хищении картины из прокловского краеведческого музея успешно завершено. Картина найдена, подозреваемый задержан. Ну, как задержан? Посоветовавшись, опера решили отвезти его в психиатрическую клинику. С учетом того, что психика Тумирея явно была нарушена, отправлять его в СИЗО было бы неправильным. Ну а Жерара Снякунтикова, тоже посоветовавшись, решили просто отпустить на все четыре стороны. К делу о хищении никакого отношения он не имел. «Пунктик» в его голове, конечно, имелся (а как еще можно было бы назвать его маниакальную мечту уничтожить лучшее творение художника Лунного?), но и явной общественной опасности он не представлял. Когда Жерар узнал, что в СИЗО его повезут, если он и понадобится, всего лишь как свидетеля, он отчего-то несколько даже огорчился.

– Господа офицеры, я что же, выходит, такой никудышник, что даже в какие-нибудь разбойники не гожусь? Ну, до-о-о-жил!

За время полуторачасового перехода с поляны «скита» до села Ромашово операм многое удалось узнать как о Тумирее, так и о Жераре. Эти двое в дороге, словно начав состязаться, кто больше чего-то невероятного расскажет о себе самом, поведали много чего интересного. Впрочем, откровения Снякунтикова, хоть и довольно занимательные, интересовали оперов постольку-поскольку. А вот то, о чем поведал Тесакин, разумеется, для них оказалось самым значимым.

По его словам, лет двадцать назад о каком-либо мессианстве он и не задумывался. Году в девяносто четвертом, когда началась очередная волна сокращений командного офицерского состава, он, несмотря на все свои былые заслуги (за пять лет службы в Афгане получил две «Красных Звезды», с дюжину медалей), оказался «за бортом». Впрочем, поскольку он был одинок, то особой драмы по этому поводу не делал. Вернулся в свою родную Щеколдинку, где проживала его мать. Отца к той поре уже не было – умер от онкологии, «заработанной» на предприятии химического профиля.

Поскольку с работой в Щеколдинке было туговато, Тесакин устроился в Москве на стройку. Проработав более двадцати лет, особых капиталов не накопил. Помогал деньгами матери, которой требовались дефицитные лекарства. Если появлялся какой-то избыток финансов, то брал отпуск и отправлялся путешествовать по России. За время путешествий побывал на Кавказе, где спускался в загадочные пещеры в Приэльбрусье, в Крыму, тогда еще входившим в состав «нэзалэжной», на Кольском полуострове, на Алтае, на Байкале, как-то даже добрался до Камчатки, где лично увидел извержение тамошних вулканов и фонтаны кипятка в Долине гейзеров.

Как уверял Тесакин, в Крыму, во время похода по побережью, у Карадага он лично видел загадочного карадагского змея. По его словам, зрелище было ужасное. Когда из бездны моря на поверхность внезапно всплыла огромная, буровато-зеленая туша невероятного пресмыкающегося, он испытал леденящий ужас. Побывал Тесакин с командой московских экстремалов и в знаменитом Пермском треугольнике. Там тоже пришлось пережить весьма неоднозначные впечатления. Ночью над палатками внезапно закружился рой каких-то светящихся шаров, и у всех видевших это появилось неодолимое желание бежать прочь, не разбирая дороги. Больше там ночевать экстремалы не рискнули. Это было одним из последних путешествий Евгения.