Мертвопись

– Скажите этим полоумным, чтобы немедленно прекратили эту свою дурацкую затею!

Поднявшись на ноги, тот неуверенной рукой помахал Косте и его спутникам:

– Дети мои, я прошу вас не приводить свой замысел в исполнение! Мне тюрьма не грозит. Все будет хорошо!

– Учитель! – заколебался Константин. – Но они зачем-то посмели взять Сошедшую с Небес! Разве это не кощунство?

– Ну, проповедник, твою дивизию! Ну, наколбасил! – вполголоса бросил с упреком Крячко. – Теперь выкручивайся сам как знаешь. Но если они сейчас с собой покончат, попробуй угадать: кто именно за это пойдет под суд?

Напоминание о судебной ответственности на Тумирея подействовало, как весьма сильный допинг. Вскинув руки к небу, он громко заговорил:

– Дети мои! Стоит ли вам напоминать, что Сошедшая с Небес сама способна решить, кто к ней смеет прикоснуться, а кто не смеет? Мне ли, слабому человеку, чья жизнь – меньше чем мгновение в сравнении с вечностью, противиться ее воле? Отриньте саму мысль о том, что вы намереваетесь расстаться с жизнью, – она греховна! Жизнь нам подарена вечностью, и именно ей решать, когда и кто из нас должен уйти. Бросьте эти предметы, несущие смерть – они чужды вечности, – и успокойтесь!

Юртаев и его приятели после секундной заминки побросали ножи. Немного поколебавшись, Константин спросил:

– А мы сейчас можем взглянуть на Сошедшую с Небес?

– Ну а чего же нельзя? Смотрите! – Лев снова развернул полотно.

Трио неофитов Тумирея чуть ли не на цыпочках приблизилось к Гурову, неотрывно глядя на картину. Когда они подошли достаточно близко, на лице Юртаева внезапно появилась мученическая гримаса, и он, схватившись за голову, простонал:

– О-о-о-й! Башка разламывается! Бли-и-и-н! Это я что же, сейчас собирался себе вены порезать? Ничего себе! Вот это прикол… Похоже, мне надо к психиатру. Лев Иванович, Станислав Васильевич! Вы меня извините за тогдашнюю выходку. Ну, когда я убежал. Ешкин кот! Сам не знаю, что на меня нашло?! Вообще, надо сказать, это не учитель Тумирей, это сам здешний лес мутит сознание. Тут у многих, кто только сюда пришел, с головой начинает твориться непонятно что…

Судя по всему, у его спутников тоже в сознании произошли перемены в сторону нормализации. У одного из них в кармане неожиданно запиликал телефон. Достав его, парень конфузливо объявил всем присутствующим:

– Жена звонит… Эх, мне сейчас и перепадет! Люсенька, солнышко, со мной все в порядке, скоро буду дома… Нет, нет, уже бегу! Все! Целую! Извините, если ко мне вопросов не будет, то я – побежал! Можно? – вопросительно взглянул он на Гурова и Крячко.

– Наверное, пойду и я… – просительно произнес второй.

– Бегите, бегите! – доставая из кармана свой телефон, небрежно махнул рукой Стас. – А вас, Константин, я попрошу остаться! О! Смотри-ка! И мой телефон вдруг заработал! Отлично! – воскликнул он и, набрав номер главка, поднес телефон к уху.

– Петру звонишь? – спросил Гуров.

– Ага! – ухарски подмигнул Крячко. – Привет! Что-что? Плохо слышно! Где мы были? Где… Да мы пока что все там же и находимся – в лесу, у села Ромашино… Да, и мы с тобой тоже не могли созвониться, потому что разом отключились наши телефоны. «Почему-почему»… Местность здесь такая аномальная, что и телефоны не работают, и у людей в мозгах шарики за ролики заходят. Отсюда надо срочно выбираться, пока у нас самих «крыша» не съехала. Да, картину нашли, она в целости и сохранности. Передам… Пока! Лева, Петро нам объявляет благодарность. Ну что, за дело? Продолжаем расследование? Гражданин Тумирей, как вас там по-настоящему?

– Тесакин Евгений Викторович… – нехотя выдавил тот.

– Паспорт есть? – строго поинтересовался Гуров.

– Да, он в землянке, сейчас принесу…

Заглянув в паспорт, опера обнаружили, что Тумирей, то есть Тесакин Евгений Викторович, шестидесяти двух лет, прописан в местном райцентре Щеколдинке. Кроме того, выяснилось, что в семейном плане он одинок. Причем, как пояснил сам Тумирей-Тесакин, женат никогда не был.

– Что, вольная жизнь, свободная любовь? – с иронично-игривыми нотками поинтересовался Крячко.

– Что вы, что вы! – протестующе замахал руками Тумирей. – Блуд – страшный грех, и его я избегаю!

Обернувшись в сторону Льва, Станислав многозначительно ухмыльнулся:

– Я всегда был уверен в том, что чуждающиеся женщин склонны ко всяким извращениям – и сексуальным, и социальным, и религиозным!

– Угу… – сдержанно кивнул Гуров и добавил: – А я всегда был уверен в том – повторяю это сто первый раз, – что голодной куме – одно на уме. Скажите, Евгений Викторович, вы кто по своей основной спецальности?

– Я? – Тумирей конфузливо вздохнул. – Я – военный, майор в отставке. Прошел Афганистан. В девяностые годы стал строителем…

– А в чем же причина пожизненного одиночества? – спросил Крячко – как видно, это его очень заинтересовало.

Тесакин понурился и, стиснув руки, ответил: