Мертвые хватают живых

В кабинете было столь крепко накурено, что не спасало положения и широко открытое вопреки обыкновению, забранное старинной кованой решеткой окно: тем летом при полном безветрии даже ночью в Белграде температура не опускалась ниже двадцати пяти градусов. Кабинет был обставлен просто, чтобы не сказать, по-спартански: необъятный, как аэродромное поле, заваленный бумагами "россыпью" и в картонных папках письменный стол, около которого стояло старенькое жесткое кресло; приставной столик с двумя неказистыми стульями и отдельно стоявшая табуретка. Набор мебели дополняли огромный несгораемый шкаф и до чрезвычайности потертый кожаный диван, настолько древний, что можно было предположить, что его полировал своим задом еще наместник Высокой Порты. Единственным украшением этого донельзя мрачного помещения был портрет моложавого, но уже седеющего красавца маршала Тито, с задумчивым видом позировавшего на фоне зеленеющих гор, а единственным источником света — при выключенной старинной люстре — мощная настольная лампа, жестяной абажур которой был направлен в лицо сидевшего на табурете человека. Натурально, личина хозяина кабинета, генерала госбезопасности Федеративной Народной Республики Югославии Николы Шошкича, оставалась в тени. Неторопливо помешивая в огромной, чуть ли не полулитровой фарфоровой кружке кофе, он задумчиво рассматривал допрашиваемого. Это был тот редкий случай, когда "Железный Никола" колебался, не зная, как поступить. Пикантность ситуации заключалась в том, что на табурете сидел не просто его старый боевой товарищ, член партии с 1928 года, в недалеком прошлом — командир одной из дивизий НОАЮ, а человек, лично спасший Шошкичу жизнь: в далеком уже 1944 году он отбил его у гитлеровцев, взявших будущего грозу "ибэистов" в плен.

— Мне доложили, — вздохнул Шошкич, — что ты отказываешься отвечать на любые вопросы следователя.

— Отчего же, — губы арестованного дрогнули в усмешке, — я исчерпывающе рассказал, как меня зовут, где родился и что делал во время войны и после…

— Все шутишь, Стипе… А ведь если б я разрешил применить к тебе особые методы допроса, ты стал бы куда как разговорчивее, да и не до юмора тебе б стало!

— А ты попробуй, Никола! Может, у вас и получится то, чего не удалось ни охранке при старом режиме, ни гестаповцам…

— Потому-то я и не разрешил: бесполезно, а уродовать тебя — вредно, поскольку есть решение вывести тебя на открытый судебный процесс, где ты прилюдно покаешься.

— Да ну? — усмешка превратилась в издевательскую улыбку. — Под гипнозом, что ли?

— Есть многое на свете, друг Горацио…, - многообещающе улыбнулся в ответ Шошкич, но, неожиданно оборвав цитату, резко спросил: — когда в последний раз ты обсуждал детали переворота с представителями командного состава армии? Видишь, зная тебя, я не интересуюсь, с кем…

— Ты всегда умел вопросы формулировать, — одобрительно кивнул головой Стипе. — Само собой подразумевается, что я: а) готовлю переворот и б) имею среди генералитета сообщников. По-прежнему ждешь от меня ответа, или попробуешь еще что-нибудь спросить?

— Я действительно хотел бы задать тебе несколько вопросов. Вернее сказать, хотел бы услышать от тебя многое: кто вас поддерживает не только в армии, но и в партийном аппарате; с кем ты на связи — с Москвой, Бухарестом, Софией или еще с кем? Детали заговора, объем получаемых средств и все такое прочее… Можешь быть уверен: кое-что нам уже известно, и узнать все остальное — дело времени и техники. Не все же такие молчуны, как ты! Многие уже каются…

— Да с вашими "специалистами" вы узнаете и то, чего в природе вообще не существует!

— Вот видишь, значит, нечто нас интересующее, все-таки, "в природе существует"! Но я не собираюсь ловить тебя на слове… в действительности, то, что я хочу спросить, относится к области простой любознательности, если хочешь, человековедения. Ответишь?

— Смотря, что тебя интересует. Знаешь, кота в мешке покупать не приучен: себе дороже потом получается!

— Предмет моего интереса — ты сам. Как получилось, что мы оказались по разные стороны баррикады? Старые скоевцы, революционеры-подпольщики, партизаны с апреля 1941 года, армейские генералы… Просвети меня, никак в толк не возьму!

— А есть ли смысл затевать дискуссию?

— Я же тебе сказал, что хочу всего лишь понять — не больше, и не меньше.

— Ну, хорошо. Напомни мне, пожалуйста, куда мы с тобой вступили — я в двадцать восьмом, а ты — годом позже?

— В партию, — с недоумением пожав плечами, ответил Шошкич и не удержался, уточнил: — в Коммунистическую партию Югославии. А Югославия — это если ты задашь еще один наводящий вопрос — та самая страна, которую ты и прочие "ибэисты" с потрохами продаете Москве.

— Неплохо, — кивнул головой Стипе, — но ты забыл, что в полное название КПЮ входили также слова: "Секция Коммунистического Интернационала", созданного, между прочим, Лениным и Сталиным, вождями великой партии большевиков…

— И распущенного без малого десять лет назад!