Мертвые сыновья

— В праздник, поздно вечером… Из-за беспорядка не сразу хватились. Я всегда считал, что дон Диего их слишком распустил!

— Кто он?

— Мальчишка. Дурное семя. Все говорили… Чтобы убежать, убил своего товарища.

Даниэль испытывал странное ощущение. Точно что-то неведомое сдавило его, и он не может пошевелить ни рукой, ни ногой. Пиджак медленно пополз с плеч. «А тебе какое дело?» — словно в чем-то убеждая себя, подумал он. Но гнетущая боль не проходила.

— Как это произошло?

— Попросились искупаться. Долго не возвращались, да никто и не беспокоился, — Санте у нас доверяли.

— Санта? Он тоже?

— Нет. Он, видно, не был в сговоре. Этот гад воткнул ему кухонный нож вот так… Санту нашли у дуба. Истекал кровью. Не смог и слова сказать. Мы его все жалеем. У него скоро кончался срок. Да, не повезло парню…

Говоря «вот так», капрал Пелаес, точно лезвием, провел большим пальцем по левому боку. От этого жеста Даниэля зазнобило, и он опустил глаза.

— Ну, мы пойдем! — сказал капрал.

Даниэль поднял голову, и в утренних сумерках опять взглянул на его лицо — отекшее, свинцовое; маленькие глазки оттянуты к вискам; губы сжаты — одна белая полоска, точно второй шрам. «Он доволен», — подумал Даниэль. Он и сам не понимал, откуда появилась эта мысль, старался прогнать ее, но она навязчиво вертелась в голове. «Он доволен, что вышел на охоту. Все мы одинаковы. День, другой, третий молча стережем деревья. Но больше всего нам нравится охота».

Охранники поднимались в горы. Точно три призрака карабкались по склону. Чернели в тумане до блеска начищенные стволы винтовок. Шуршали сухие листья, и Даниэлю казалось, что жандармы ступают по тонким золотым пластинкам. Он вернулся в сторожку за мылом и полотенцем. В мертвой тишине быстро спустился к реке. Он знал каждый камушек на этой дороге. Вода в ущелье клокотала будто в горле. Горя от нетерпения окунуться в ледяную, хранившую следы ночи воду, Даниэль с ожесточением бросился в реку. Здесь было темно. Только поблескивали камни, белые и круглые, как черепа. Не спеша, сознавая, что еще не пришел в себя, он вылез на берег. Видно, что-то еще осталось в его душе, отчего он не воспринимал окружающий мир. Кожа его словно пропиталась вином и злостью, и вода не могла смыть их. Здесь, в своей сторожке, он жил будто в плену у деревьев и ветра, вдали от людей, которые преследуют, убегают, веселятся на праздниках, поют во время шествий и втыкают кухонные ножи в бока своих друзей. «А я ничего не могу делать. Словно я уже и не живу на свете. Чужой, всем чужой. Наверно, я принадлежу другому времени или я вне времени. Как бы там ни было, все-таки не следует стоять мокрому и раздетому в этом лесу, хотя ничего у меня нет, кроме этого леса, и ничего другого после меня не останется. Кто я? В кого превратился? Что со мной стало? Я не с ними. Я ушел от людей, не знаю ни их забот, ни их надежд. И не хочу знать!» Кружась, налетел ветер. Даниэль вздрогнул. Дробно застучали зубы. Там, на склоне, с ветвей свисали рваные клочья молочного тумана — будто кусочки белоснежной вуали легко плыли меж темных теней. «Призраки. Только они и живут во мне: призраки».

Даниэль до красноты растерся полотенцем. Быстро оделся и, прислонившись к дереву, стал надевать ботинки. Меж скал виднелась узкая и длинная полоска неба, с которого одна за другой поспешно убегали последние звезды.

Он медленно выбрался из ущелья. Наверху листья папоротника казались еще белыми, как свет луны. Черные стволы дубов бесстрастно смотрели поверх головы, а ветер странно посвистывал, будто врывался в ущелье сразу с двух сторон. Туман все сгущался. «Неважный денек для погони. И для бегства тоже», — мелькнуло в голове, и сразу пришло на память лицо Санты. «Он убил Санту. Зачем? Ну конечно, чтобы убежать. Это ясно как божий день. Многие убивают, чтобы убежать. Надо, всегда надо бежать. Этого никогда не поймут ни капрал Пелаес, ни Эррера, ни даже Санта…»