Мертвый лев: Посмертная биография Дарвина и его идей

Почти все эти мельчайшие обитатели Земли потенциально бессмертны. Их жизненный цикл – это сравнительно короткий промежуток времени между двумя клеточными делениями. Из одной амебы получаются две и расползаются в разные стороны, а трупа нет, никто не умер, ни тебе траурных венков, ни похоронного оркестра. Конечно, амеба может погибнуть, если окажется в токсичной среде или ее проглотит хищная инфузория. Но смерть не является для нее единственным неизбежным концом.

Дарвинистическое объяснение того, как, когда и почему возникла смерть – ужасная, неотвратимая, – предложил еще в конце позапрошлого века наш старый знакомый Август Вейсман. Он рассуждал так{448}. Смерть, конечно, зло, но зло необходимое, возникшее на определенном этапе эволюции вслед за появлением многоклеточных организмов. Они устроены гораздо сложнее, чем одноклеточные, а чем сложнее организовано живое существо, тем сильнее его тело подвержено старению, изнашиванию. Больше того, клетки многоклеточных становятся специализированными. У бактерий и протистов каждая клетка-организм на все руки мастер. Она должна уметь все делать сама: и пропитание найти, и от врагов спастись, и поделиться надвое, когда настанет время. В многоклеточном организме царит узкий профессионализм, каждый тип клеток занят только одним делом. Многим из них просто не нужно

жить вечно. Они постепенно отмирают, и с их гибелью организм неуклонно дряхлеет. Настает момент, когда он перестает размножаться и, согласно неумолимой логике естественного отбора, становится вреден для популяции. Состарившаяся особь отнимает часть ресурсов у молодых и плодовитых сородичей, поэтому сохранять ей жизнь было бы, как выразился Вейсман, «совершенно нецелесообразной роскошью». А значит, смерть возникла как эволюционное приспособление, очищающее жизненное пространство от отживших свой век старцев. Она – такая же адаптация, как панцирь черепахи, ловчая сеть паука, рыбий плавник. Ничего дьявольского, ничего злонамеренного. И да, смерть – это благо, если взглянуть на нее с точки зрения не особи, а популяции. У естественного отбора просто не было резона наделять вечной жизнью многоклеточные организмы, иначе мир наш переполнился бы болезненными и дряхлыми существами, «коптящими небо» и уже неспособными ни на что дельное.

Пожалуй, единственное явное исключение из этого правила – человек, у которого старые, вышедшие из репродуктивного возраста индивиды не утрачивают ценности для популяции. Практически во всех известных культурах старики пользуются уважением как носители мудрости и традиций, как главы родов и кланов. В дописьменные времена именно они выполняли важнейшую функцию связи между поколениями, храня историческую память своего племени или народа. Они же оказывают большую помощь в воспитании детей. Мне нравится определение того, что такое «человек», предложенное неким остроумным автором, имени которого я не знаю. «Человек, – сказал он, – это единственное животное, которому известно, кто его бабушка и дедушка». Очень точно подмечено. У подавляющего большинства животных, даже с развитой заботой о потомстве, связи между родителями и детьми прерываются после того, как молодняк начинает самостоятельную жизнь. А у людей семейные связи поддерживаются на протяжении трех-четырех поколений, от прадедов до правнуков. Решительно у Homo sapiens состарившиеся индивидуумы вовсе не делаются бесполезными нахлебниками, объедающими собственных сородичей

{449}. Но поздно, поезд давно ушел, и смерть, возникшая как способ избавиться от престарелых особей, останется навеки с нами. Существование «полезных стариков» не в силах изменить этот прискорбный факт.

Вошедшая в поговорку эфемерная жизнь мотыльков и поденок – тоже продукт эволюции. Нам по-человечески жалко насекомых, обреченных умереть после одного-двух дней (иногда всего полутора часов!) полета, но мы и в этом должны увидеть определенный биологический смысл, а не садистский «каприз природы». Смысл существования взрослой крылатой поденки состоит в размножении. Спаривание, откладывание яиц, смерть. Отдав свой долг природе, поденка погибает, потому что больше ни для чего не нужна. Зато личинка этого насекомого может жить месяцы и даже годы в реке или озере, и для нее короткий предсмертный полет становится как бы триумфальным завершением жизни, воздушным апофеозом. Взрослые поденки не знают кризиса среднего возраста и старческой немощи, словно следуют принципу live fast, die young. Рекордсменом в этом отношении является другое насекомое, так называемая семнадцатилетняя цикада

(Magicicada septendecim), живущая в Северной Америке. Ее жизненный цикл продолжается от 13 до 21 года, в среднем 17 лет (очень много для насекомых!), но большую часть этого времени цикада проводит в стадии личинки под землей. Достигнув половозрелости, она выберется на поверхность, но ее взрослая жизнь продлится до обидного мало, всего пару-тройку недель.