Мертвый узел

Но я и звука в ответ издать не успела, как воздух сотряс такой грохот, что заложило уши. Корабль ощутимо тряхнуло. Как будто в него врезалось что-то многотонное.

– Что, если это погранцы какие-нибудь?

Механики переглянулись. Неудовольствие, смешанное со страхом, явственно отразилось в огрубевшем голосе. Прежней уверенности в них не было, но это делало их опасней.

– Давай-ка в шкаф ее упрячем, чтоб без лишних вопросов.

Я почти теряла сознание от боли и только сквозь густую звенящую пелену могла разобрать, что за дверью слышались топот и голоса, выдававшие всеобщее оживление.

Еще через миг я начала подумывать, что Антея была бы не таким уж плохим вариантом, да и шкаф, в общем, тоже ничего. Ошибки быть не могло, этот голос в полумертвом состоянии мною только лучше воспринимался – оно и неудивительно. За дверью стоял и бодро отдавал команды ланкмиллерский начальник охраны.

Но ублюдки этого еще не знали и вряд ли понимали, что им самим бы впору уже давно прятаться в шкаф.

Дверь рывком распахнулась, и Ольсен возник на пороге. Сердце подпрыгнуло, и я с удивлением для себя отметила, что очень рада видеть его сейчас.

А вот Генрих, судя по лицу, был не очень рад. Мне показалось, что на его суровой физиономии тенью проскользнула досада оттого, что все, что он хотел со мной сделать, было уже сделано.

Механики тоже были не очень рады.

– Ни с места, – неожиданно осипшим и высоким голосом крикнул Томас, – иначе я ее сейчас прирежу.

Они поняли, что это не пограничная служба. Кто-то дернул меня за шиворот, и я ощутила прикосновение холодного твердого лезвия к коже, обтягивающей ребра.

Начальнику охраны, в отличие от меня, не было от такого заявления ни страшно, ни больно. Он даже выражения лица не поменял, просто поднял правую руку – и щеку мою царапнул горячий воздух. Показалось, что хлопок раздался только секундой позже, но это было не так. На шею и плечи брызнули горячие капли. С содроганием осознав, что это, я испытала жгучее желание зажмуриться и не открывать глаза еще ближайшие минут тридцать.

– Кику, за мной! – скомандовал начальник охраны.

Ну вот, теперь это стало еще больше походить на собачью кличку. Я с трудом поднялась и почти на ощупь – в глазах от резкого движения потемнело – поплелась к Генриху.

Переступая порог, я бросила скорбный взгляд на пол, туда, где, так и не придя в себя, лежал побледневший Бьянки.

От моего свитера не осталось ничего приличного. Разорванный и приведенный в состояние половой тряпки, он свисал с меня перепачканными в крови лохмотьями, мало что прикрывавшими.

Ковыляя за Генрихом по узким коридорам корабля, я искренне радовалась, что начальник охраны не оборачивается.

Старалась не думать о том, что он всего полминуты назад только застрелил человека; о том, что, если бы не застрелил, я бы наверняка распрощалась с жизнью, а еще о том, что я, скорее всего, все же распрощаюсь с ней, только чуть позже. От карательной руки хозяина.

Так сказать, возмездие за содеянное. И все такое.

Начальник охраны открыл передо мной дверь на палубу, и в нос ударил резкий запах моря. Мне снова пришлось зажмуриться, только теперь уже не от страха, а оттого, что я вдруг заметила, как над палубой, над всем лайнером, отражаясь в море, виснет огромное синее небо. И это внезапное осознание внезапно пригвоздило меня к месту.

Последний раз, когда я вот так поднимала голову, все закончилось на грязно-белом потолке каюты, расплывающимся дрожащими черными кляксами.

Черт возьми, какое же оно огромное. И с чего это вдруг?

От неуместного созерцания пейзажа меня оторвал Генрих, а точнее, его тяжелый взгляд. Мы стояли возле трапа, перекинутого с борта одного корабля на другой, возвышавшийся внушительным высоким бортом, угрожающий одним только своим присутствием. Ланкмиллерский.

И было видно, что начальник охраны преодолевает пылкое желание перекинуть меня туда за шиворот, как котенка.

Как бы то ни было, Генрих был хорош тем, что ничего не спрашивал. И все, кто попадался нам по пути, тоже не рисковали, глядя на его суровую морду. Снова двери, запах моющего средства, узкие коридоры.

Для меня это все смешалось в сплошную бесцветную галерею вроде бесконечного лабиринта. Я была даже рада, когда Генрих, окончательно разочаровавшись в моей ориентации, за плечи развернул к нужной двери и подтолкнул внутрь. Вопреки моим ожиданиям, пыточной камеры в каюте не оказалось. А что ж так? Лучше б сразу к делу…

Я оглядела темный кабинет, освещенный единственной настольной лампой, и нашла то единственное, что искала, – стул для посетителей. Боль уже не чувствовалась – все тело будто онемело, и пальцы были, словно деревянные. Это, наверное, я блуждаю сейчас где-нибудь за границей своего болевого порога. Тоже мне, реакция на стресс…

– Прикройся, – Генрих достал из шкафа у двери выцветший и явно видавший виды дурацкий плед в полосочку несочетаемых цветов и сунул мне.

Я возражать не стала. Все-таки, если я это переживу, с ужасом буду потом вспоминать, как я за ним по коридорам шаталась почти в исподнем.