Мерзость

Конечно, не сплю. Наш «шестой лагерь» больше похож на невеселую шутку – маленькая 10-фунтовая палатка Мида с двумя стойками ненадежно примостилась на наклонной каменной плите, такой крутой, что нам приходится упереться ногами в камень, удерживающий нижний край палатки, и спать под наклоном, отчего создается впечатление, что спишь стоя. По крайней мере, я догадался расстелить на плоской поверхности камня еще одно одеяло, когда мы закрепляли палатку на склоне горы, так что за ночь ледяная скала не смогла полностью передать нам невероятный холод этого неземного мира на высоте 27 000 футов.

Я вздремнул несколько минут, пока было темно. Кроме того, я смутно помню, что мы с Реджи, зарывшись в коконы спальников, все равно льнули друг к другу, как два замерзших пассажира на переполненном втором этаже нелепо покосившегося британского двухэтажного автобуса в один из дней холодной лондонской зимы. Хорошо еще ветер ночью был не очень сильным. Ожидание, что нас в любой момент сдует с этой жалкой пародии на площадку, не дало бы мне сомкнуть глаз ни на секунду.

– Ладно, – говорю я и сажусь, готовясь к суровому испытанию, то есть натянуть верхнюю одежду и ботинки, которые всю ночь провели со мной в спальном мешке. Моя единственная уступка гигиене – последняя чистая пара хлопковых нижних носков, обнаруженная в рюкзаке.

Я выползаю из верхнего конца палатки. Словно выбираюсь наружу из покрытого изморозью туннеля. Нет, не так – словно только появился на свет и обнаружил, что я на Луне.

Полоса света только что надвинулась на наш милый маленький дом на высоте 27 000 футов, и я понимаю, что шипящий звук, который доносился до меня уже некоторое время, – это не метель, а последняя из наших печек «Унна» на твердом топливе, на которой в жалких, маленьких котелках по очереди растапливаются порции снега. Наверное, печка работает довольно давно, потому что Реджи – она полностью одета и сидит на сложенном спальном мешке, упираясь ботинками в выступ каменной плиты, чтобы не соскользнуть с крутого склона, – уже наполнила три термоса… чем-то теплым.

Я пытаюсь вспомнить температуру кипения воды на высоте 27 000 футов – 164 градуса по Фаренгейту? 162? Все равно очень мало, так что если мы продолжим подъем, то вода, похоже, будет закипать в котелке без всякой горелки под ним.

Я смутно припоминаю, как Джордж Финч рассказывал, что если человек когда-нибудь попадет в открытый космос – туда, где совсем нет атмосферы, – наша кровь вскипит в венах и в мозгу даже при том, что температура на затененных частях нашего тела может быть ниже минус 200 градусов по Фаренгейту. «Разумеется, – прибавил Финч, чтобы нас успокоить (мы как раз приступили к десерту в четырехзвездочном цюрихском ресторане), – у вас не будет времени волноваться из-за закипания крови в открытом космосе, поскольку ваши легкие и тела уже взорвутся, как те несчастные глубоководные существа, которых мы время от времени вытаскиваем из моря».

Это заставило меня отодвинуть пудинг.

Я тащу свой спальный мешок вверх по каменной плите и сажусь рядом с Реджи. Когда я подсовываю его себе под зад, мои ботинки соскальзывают – я еще не надел «кошки», поскольку мои пальцы не готовы к такой тонкой работе, как шнуровка, – и Реджи снова приходится держать меня своей сильной рукой, пока мои каблуки не упираются в следующий выступ, удерживая меня на месте. Нам пришлось немного подняться по Северной стене, чтобы найти это жалкое место для лагеря. Мы не видели никаких признаков прошлогоднего шестого лагеря Мэллори и Ирвина; возможно, не заметили его в сумерках, среди длинных теней, каменного лабиринта и снежных вихрей. И хотя Северная стена в этом месте, ниже Желтого пояса, примыкает к Северному гребню и не кажется слишком крутой – наверное, это похоже на знаменитую черепичную крышу с наклоном градусов 35 или 40, на которую мальчишкой забрался Джордж Мэллори, – один неверный шаг может означать падение с высоты 6000 футов на ледник Восточный Ронгбук.

– Как самочувствие, Джейк?

Я вижу, что она не пользуется кислородом, и радуюсь, что не успел вытащить свой баллон из палатки.

– Превосходно, – глухо отвечаю я. Если в пятом лагере у меня было ощущение, что череп набит шерстью, то здесь, в шестом лагере, голова кажется абсолютно пустой, если не считать боли… которая резко усиливается от разговоров и мыслей.

– Вы всю ночь кашляли, – говорит Реджи.

Я заметил. Постоянный кашель – полагаю, вызванный тем, что на этой высоте невероятно сухой воздух проникает в мельчайшие легочные пузырьки, иссушает слизистую оболочку горла, – иногда вызывает такое чувство, что ты в буквальном смысле выкашливаешь свои внутренности.

– Просто холодный воздух, – отмахиваюсь я. Честно говоря, у меня такое чувство, что у меня в горле застряло что-то твердое. Эта мысль вызывает тошноту, и я стараюсь на ней не задерживаться.

Реджи раскидывает руки.

– Я подумала, что вам захочется посмотреть рассвет.

– О… да… спасибо, – бормочу я.