Мерзость

– Мерзость? – крикнул я. – Это безумие, черт возьми. Я никогда не видел ничего подобного и больше не желаю видеть. Но кому какое дело до извращений какого-то немца с уличными мальчишками? Кого могут заинтересовать эти фотографии?

– Взрослый мужчина, использующий мальчиков, не немец, – сказала Реджи. – Он австриец, хотя лишился австрийского гражданства после переезда в Германию несколько лет назад. И вы знаете, что он лидер Nationalsozialistlsche Deutsche Arbeiterpartei – очень опасной группировки, Джейк.

– Он в тюрьме! Мы с Диконом слышали об этом в ноябре прошлого года, когда встречались с Зиглем в том чертовом пивном зале в Мюнхене!

– Его отпустили в декабре. Когда мы покупали ботинки и веревки в Лондоне.

– Мне плевать, если он социалист! – крикнул я, вскочил и принялся расхаживать вокруг похожего на гриб камня, размахивая руками. – Кому нужны эти чертовы социалисты – у нас в Нью-Йорке их тысячи; в Бостоне, где я живу, наверное, сотни. Зачем лорду Персивалю рисковать жизнью… погибать… – Я указал на лежащий у моих ног труп. В глаза мне бросились усики, как у Дугласа Фэрбенкса, и темная щетина на щеках и подбородке мертвеца. Я с ужасом вспомнил, что волосы продолжают расти и после смерти. – …Ради непристойных фотографий какого-то социалиста?

– Он не социалист, Джейк, – возразила Реджи. – Он национал-социалист. Нацист. – Она что-то искала в рюкзаке.

– Какая разница? – повторил я. – Даже я знаю, что в веймарской Германии существуют сотни безумных политических течений. Даже я это знаю, хотя не смогу отличить демократа от республиканца. Неужели мы должны были забраться почти на вершину Эвереста… прервать восхождение из-за этого… перенести все, что мы перенесли… ради грязных фотографий педераста и его жертв? И, ради всего святого, разве вы не видите, что одна из жертв – один из детей в той комнате – это юный Курт Майер? Парень, который продал вашему кузену Перси этот пакет мусора! – В ярости я поднял зажатый двумя пальцами конверт, и ветер стал рвать его у меня из руки. – Я выбрасываю это дерьмо!

– Джейк! – крикнула Реджи.

Я посмотрел на нее. Двумя руками она держала сигнальный пистолет 12-го калибра, дуло которого было направлено прямо мне в лицо.

– Если вы выбросите эти фотографии, – бесстрастно сказала она, – я вас убью. Клянусь Богом. Я вас люблю, Джейк. Я вас всех люблю. Но я выстрелю вам в лицо, если вы не отдадите мне снимки. Вы знаете, что я это сделаю. Как с немцем на леднике.

В то мгновение я понял, что она говорит правду – о том, что любит меня (увы, вероятно, как брата или как погибшего кузена), и о том, что готова убить меня, если я выброшу фотографии. Потом вспомнил красный огонь, вырывавшийся из открытого рта Карла Бахнера, и жидкость из его глаз, расплавленным воском стекавшую по щекам.

Я осторожно вернул конверт с фотографиями и негативами Реджи.

– Хотелось бы мне знать, – непринужденным тоном заговорил Дикон, словно между мной и Реджи ничего не произошло, – кто это снимал. Не… Бромли?

– Нет, – сказала Реджи. В ее голосе вдруг проступила неимоверная усталость. – Персиваль был своим в определенных… заведениях и кругах… притворяясь распущенным британским экспатом [59], симпатизирующим Австрии и Германии, но фотографии сделал Майер. С помощью хитрой маленькой камеры, с временной задержкой. Перси снабдил его камерой специально для этой цели.

Мы все посмотрели на мертвого австрийца. Он был таким молодым. Я впервые заметил темную тень под носом Майера – очевидно, попытка юноши отрастить усы, как у настоящего мужчины.

– Значит, Майер тоже был шпионом? – спросил я, не особо рассчитывая на ответ.

– Агентом британской разведки, – сказала Реджи. – Кроме того, Курт Майер был евреем. – Как будто это все объясняло.

У меня мелькнула мысль, что Реджи намекает на жадность евреев, способных за деньги на что угодно – разумеется, ни в Гарварде, ни у себя в Бостоне мне не приходилось общаться с евреями, – но потом я вспомнил, что нацисты не испытывают особой любви к евреям, даже к немецким или австрийским. Однако этот подонок Гитлер развлекался с еврейскими мальчиками – на снимках все, кроме взрослого нациста, были обрезанными. Бессмыслица какая-то. Все это просто… грязь.

Я покачал головой.

– Курт Майер был также одним из самых смелых людей, с которыми работал мой кузен Персиваль, – продолжила Реджи. – А Перси имел дело с сотнями смельчаков, большинство из которых погибли ужасной смертью.

Мне нечего было ответить.

– Вот так, – заключила леди Бромли-Монфор, продолжившая обыскивать карманы кузена после того, как отложила пистолет, которым угрожала меня убить.

Она вытащила сложенный квадратик зеленого шелка, который я поначалу принял за изящный носовой платок, вроде того, что мы нашли на теле Джорджа Мэллори. Но Реджи развернула ткань, и это оказался флаг размерами три на четыре фута, с битвой грифона и орла над средневековым копьем.

Я видел этот флаг – только гораздо больше – реющим над родовым поместьем, когда мы приезжали с визитом к леди Бромли.