Мерзость

Слуга показал мне комнату и удалился, чтобы я мог немного «освежиться», и через некоторое время появился другой слуга, постарше, и сказал, что мистер Черчилль хотел бы повидаться со мной, если мне удобно. Я ответил, что удобно.

Я ожидал, что меня проводят в громадную библиотеку, но высокий седовласый слуга – на вопрос, как его зовут, ответивший «Мейсон, сэр» – повел меня вокруг дома, где Уинстон Черчилль в белой фетровой шляпе и темном, заляпанном раствором комбинезоне клал кирпичи.

– А, добро пожаловать, мистер Перри, – воскликнул он и мастерком выровнял раствор, прежде чем положить следующий кирпич.

Это была длинная стена.

– Десять часов в день я провожу в своем кабинете в Лондоне, но вот это – моя настоящая работа, – продолжал Черчилль. Я уже понял, что любимой формой разговора у него был монолог. – Это – и писать рассказы. Я обратился в профсоюз каменщиков, прежде чем сложить свою первую стену. Они сделали меня почетным членом, но я по-прежнему плачу взносы. Настоящая работа, которую я должен сделать за эту неделю, – написать две тысячи слов и положить двести кирпичей.

Он отложил мастерок и, внезапно подхватив меня под локоть, повел за дом.

– «Теплый поросенок» [66], как я его называю, – сказал Черчилль.

– Что называете, сэр? – не понял я.

– Дом, конечно. Картвелл. И если уж вы мистер Перри, то я мистер Черчилль. Больше никаких «сэров».

– Хорошо, – согласился я, едва удержавшись, чтобы не прибавить: «сэр».

Мы остановились в небольшом дворике посреди регулярного сада, но канцлер казначейства привел меня сюда вовсе не затем, чтобы похвастаться садом.

– Вот почему я купил это место три года назад, – сказал он.

Я понял, что он имел в виду вид, открывающийся с вершины холма. Тогда это был – и остается таковым и теперь – самый красивый сельский пейзаж из всех, что мне приходилось видеть. Буковые, каштановые и дубовые леса вдали, бесчисленные зеленые луга и такие травянистые склоны, каких я еще не встречал.

– «Теплый поросенок» занимает восемьдесят акров всего этого, – сказал Черчилль, – но именно вид на долину и весь Кельтский Уилд убедил меня купить этот дом, хотя Клементина сказала, что он – и его перестройка – обойдется мне слишком дорого. Нам. Полагаю, так оно и было.

– Красиво. – Я сам понимал, что одним словом этого не описать.

– Смею предположить, не так красиво, как Эверест, – заметил маленький грузный человечек. Его яркие глаза пристально смотрели на меня.

– Это другая красота, сэ… мистер Черчилль, – сказал я. – Там скалы, лед, резкий свет, воздух. Почти все, включая воздух, обжигающе холодное. Выше базового лагеря нет никакой растительности, даже лишайников. Ни одного живого существа, кроме альпинистов и воронов. Ни деревьев, ни листьев, ни травы… почти ничего мягкого, мистер Черчилль. Только скалы, лед, снег и небо. Здесь несравненно… мягче. Человечнее…

Черчилль внимательно слушал, потом кивнул.

– Мне нужно возвращаться к работе. Когда я закончу эту стену для будущей террасы, примыкающей к спальне Клементины, то примусь за еще одну плотину. – Он взмахнул своей короткой пухлой рукой. – Эти пруды я тоже выкопал сам. Всегда любил смотреть на воду и на существ, которые в ней живут.

Пруды были очень красивыми и выглядели естественно. Но на этот раз я промолчал.

– Чувствуйте себя как дома, как говорят у вас в Америке, – сказал Черчилль. – Если проголодаетесь, скажите Мейсону или Мэтью, и они попросят на кухне приготовить для вас сэндвич. Спиртное в гостиной, а у вас в комнате есть хороший виски – кажется, по ту сторону Атлантики вы называете его скотчем. В вашей комнате есть книги, но можете брать и из библиотеки. Если какая-то книга окажется недоступна, это значит, что так и предполагалось. В остальном все по-честному. В шесть подадут херес или виски, ужин в семь тридцать – сегодня рано, поскольку один из гостей привез с собой кинопроектор, чтобы потом показать нам фильм. Вернее, детям. Полагаю, все наши сегодняшние гости покажутся вам интересными, но особенно – трое из них. До вечера, мистер Перри.

Первым гостем, с которым я познакомился, был Т. Э. Лоуренс – «Лоуренс Аравийский», как называл его американский репортер Лоуэлл Томас во время и после войны. Мы одновременно спустились по лестнице, когда подали напитки. На нем был наряд аравийского принца с украшенным драгоценными камнями кинжалом за поясом.

– Знаю, выглядит глупо, – сказал он, когда мы познакомились и пожали друг другу руки, – но детям нравится.