Месма

Августа занесла нож над мертвой головой жертвы и слегка погрузила кончик лезвия в бледный гладкий лоб. Из пореза показалась кровь, которая медленно начала выступать, выползая на лоб и потянувшись к глазной впадине. Это была мертвая кровь. Она выглядела почти черной и ее нехотя растягивающаяся по бледно-неподвижному лицу мертвой головы полоска все больше напоминала большого ползущего дождевого червя. Августа повернула свое безупречно правильное лицо к фотографу.

— Ну, чего застыл? — спросила она резко. — Снимай.

Прохор Михайлович послушно щелкнул фотоаппаратом.

На лбу у него обильно выступил холодный пот, и он, вынув из кармана платок, судорожно обтер лоб и виски.

Августа повернула голову Гущина лицом к объективу. Теперь она положила свои длинные пальцы на лоб мертвой головы, придавив ее к крышке тумбочки, а нож, зажатый в правой руке, воткнула голове в затылок. Стальное лезвие пронизало голову насквозь и вылезло изо рта, звякнув по зубам и раздвинув мертвые посиневшие губы. Нож торчал теперь изо рта убитого лейтенанта, будто блестящий острый язык.

— Снимай! — приказала Августа остолбеневшему от ужаса фотографу.

— Августа… — пролепетал Прохор Михайлович. — Что ты делаешь… Августа…

— Играюсь, Прохор! — весело воскликнула она. — Не видишь, что ли? Я играюсь со своей жертвой, и никто не сможет помешать моей забаве — правда, Прохор? Ты тоже не можешь…Снимай!

Прохор Михайлович снова безропотно выполнил ее команду. Августа еще немного побаловалась мертвой головой, вонзая в нее нож то с одной стороны, то с другой, то спереди, то сзади. В результате лицо лейтенанта оказалось истыканным и изрезанным ее ножом до полной неузнаваемости. Крови однако было очень мало, ибо принесенная Августой голова уже оказалась практически обескровленной. Когда же все эти жуткие манипуляции с куском мертвой плоти наконец-то наскучили Августе, Прохор Михайлович пребывал уже в предобморочном состоянии. И вообще к концу этой дьявольской фотосессии он был ни жив, ни мертв.

Наконец Августа засунула изуродованную голову лейтенанта в принесенный ею холщовый мешок и небрежно бросила его на пол возле подвальной двери.

— Ну довольно, — благодушно заметила она при этом. — Где тут у тебя рукомойник?

Прохор Михайлович только кивнул в сторону комнаты, служившей ему спальней.

Августа вошла туда, и вскоре послышался звук льющейся воды.

Она вышла из комнаты, вытирая свои длинные пальцы Прохоровым полотенцем как своим собственным. Но фотомастеру было не до таких пустяков. Он еле-еле держался на ногах. Августа остановилась и внимательно посмотрела на него.

— Ты что-то очень уж бледен, Прохор! — сказала она озабоченно. — Прямо как неживой! Тебе, видать, нехорошо?

— Ну что ты, Августа! — отозвался фотограф с ядовитой иронией. — С какой это стати? Мне чудо как хорошо… Давно уже так хорошо не было.

Августа только усмехнулась в ответ на его слова. Она скомкала в своих сильных пальцах полотенце и небрежно бросила его на спинку стоявшего у двери стула.

— А вот это ты точно заметил: и мне давно уже не было так чудесно! — она взглянула на Прохора Михайловича с какой-то странным выражением, словно размышляя — стоит или не стоит воплощать в реальность внезапно пришедшую ей мысль. — Ну ладно. Попробуем, пожалуй, тебя немного взбодрить, Прохор…

Она медленно стала приближаться к нему.

Прохор Михайлович не сразу сообразил, а что, собственно, должно сейчас произойти… Между тем, Августа продолжала медленно, но неотступно надвигаться на него. Прохор Михайлович невольно попятился от нее в глубину своей комнаты-спальни.

— Ты что задумала… Августа? — выдохнул он, нервно облизнув пересохшие губы.

Августа в ответ только рассмеялась, показав ему крепкие, ровные и белые зубы. Темные глаза ее при этом сощурились, и оттого смеющийся рот ее приобрел вид звериного оскала, заставивший Прохора Михайловича оцепенеть.

— Господи, испугался-то как! — воскликнула она со смехом. — Да не пужайся, Прохор: убивать и есть я тебя сейчас не стану… Я с тобой лучше другим делом займусь. Ты не против? Или есть возражения?

Прохор Михайлович продолжал неловко пятиться от нее, пока не наткнулся на край своей собственной кровати. Это вынудило его остановиться, и тогда Августа со смехом ткнула его растопыренной ладонью в грудь, и толчок ее был столь резким и сильным, что Прохор завалился спиной на кровать.

Августа неспешно, и в то же время сноровисто расстегнула бывшую на ней кофточку, одним резким движением сбросила ее с плеч. Затем расстегнула и скинула лифчик. Перед глазами Прохора Михайловича трепетно всколыхнулись ее не очень большие, но идеально очерченные груди, ошеломляющие своей упругостью и такой живой, такой ясно ощутимой силой. У Прохора Михайловича все поплыло перед глазами, он попытался приподняться на кровати, но — не смог! Так и взирал на нее снизу вверх, как изнуренный путник взирает на неприступную горную вершину.