Месма

— Попала я, Прохор, далеко-далеко, в бухту Находку, — продолжала рассказывать Августа. — Вместе с другими каторжниками рыбу я ловила. Без человечьего мяса страдала страшно — болела даже! Однажды завхоз послал меня в деревню — рыбу на водку выменять. Когда возвращалась, в глухом месте увидела мальчишку — он грибы собирал. А кругом — никого! Вот повезло-то, думаю! Убила я его, оттащила в овраг, на куски порубила, на костерке поджарила… Тем и спаслась, а не то ноги бы в лагере точно протянула.

Потом меня в другой лагерь перевели — Дубровское… Когда шли по этапу, я сошлась с некой Марией Кривошеевой. Она была воровкой… Я ее от приставаний завхоза уберегла, и она стала мне преданной, как собака. В Дубровском пробыли почти год, и Мария под амнистию попала. Ее освободить были должны к майским праздникам. Она-то мне и помогла бежать, когда нас вновь по этапу погнали в таежный посёлок какой-то…Так и пошли мы через тайгу — освобождённая и беглянка. Мария-то к себе на родину хотела дойти, на Кубань… Не дошла, сердешная. Там, в тайге, косточки ее истлели уже, поди, а справка об освобождении мне по случаю досталась…

В тайге набрела я на одну деревеньку — такую глухую, что в ней ни про революцию, ни про войну и не слыхивали! Приютила меня бабка старая, которая всех там в страхе держала потому как слыла она ведьмой! И стала я у нее жить. А знаешь, Прохор, она и вправду ведьмой была! Такому я у нее научилась… Ну, в общем, тебе о таких вещах знать не положено! Прожила я у нее девять лет! И за это время в деревеньке-то чудеса всякие творились — то у кого сестра пропала, то еще у кого — племянник, то папка в тайгу пошёл и не вернулся… Я, конечно, всё ЭТО с умом делала, следов не оставляла…и так мне хорошо было, Прохор! Как убью кого из деревенских, человечинки поем всласть, и сразу на сердце становится так тепло, так радостно…

Но всё кончается, Прохор… Померла ведьма, и поняла я, что оставаться мне там нельзя. Похоронила я ее и пошла себе. Вот тогда-то и решила в Краснооктябрьск, к тебе, родимому, вернуться… Целых два года добиралась!

Выпили еще. В глазах Августы замерцали хоть и мрачные, но живые огоньки.

— Вот так я и вернулась в этот городишко, Прохор! — воскликнула она с хмельным воодушевлением. — Больше мне ведь идти-то некуда и не к кому! только к тебе…Понимаешь ли, кого ты у себя приютил, да водкой потчуешь? Знаешь, думала я, ты и на порог меня не пустишь… А ты — вроде бы даже и рад! Так странно… Прохор…

— Что же тут странного? — угрюмо спросил Прохор Михайлович. — У меня ведь, кроме тебя, и нет никого… Знаю, страшный ты человек, Августа! Но полюбил я тебя с первой же нашей встречи! И с тех пор жизнь моя без тебя — не жизнь.

— Да будет врать-то, Прохор! — Августа махнула на него рукой, всплеснув своими длинными пальцами. — Так не бывает…

— Выходит, бывает, — сумрачно заметил Прохор.

— Я не верю…

— А я верю. Ты не веришь, потому что, наверное, никогда не любила.

— Ну как ты можешь любить меня, Прохор? — Августа пытливо заглянула в его глаза. — Как? я ведь преступница… убийца… людоедка! Я уже не могу жить без человечьего мяса, без человечьей крови… а ты что мелешь мне тут? «Жизнь моя без тебя — не жизнь»! Ты, видать, совсем рехнулся, бедный мой Прохор…

Прохор Михайлович молчал. Августа вдруг резко поднялась с места, прошлась вокруг стола — такая высокая, статная, уверенная… как раньше! Она стала над ним и властно, по-хозяйски, запустила свои длиннейшие пальцы в его совсем седые редеющие волосы. Наклонилась над ним, заглядывая в его глаза сверху. Крепко обхватив его голову одной только своей пятернёй, сказала с жутковатой игривостью:

— Ты вот мне тут зубы заговариваешь, Прохор…Водочкой угостил, про любовь какую-то треплешься! А сам-то, поди, думаешь: вот уговорю я глупую бабу, усыплю ее, как курицу, а только она заснёт — я в милицию! Приходите, мол, забирайте: у меня людоедка дома сидит, шестнадцать лет по стране шастала и вот… вернулась! Так ведь, Прохор? Есть такие мысли, а?..

Прохор Михайлович угрюмо молчал. Августа продолжала говорить чуть хмельным голосом:

- Вот я и думаю: Прохор: а не убить ли мне тебя? Может, так оно правильней будет, а?

— Я уже говорил тебе, Августа, — сказал Прохор Михайлович, ощущая, как сильные пальцы Августы медленно скользят по его вискам, скулам, шее — словно бы ищут самое незащищённое место! — Если хочешь убить, так убей… А вот глупости всякие говорить не надо! тебе это не к лицу.

— Глупости? — спросила Августа. — Что ж такого глупого я сказала-то?

— А вот про то, будто я в милицию пойду тебя сдавать, это что — разве не глупость? — отозвался Прохор Михайлович.

— Ну почему же… Всё очень даже складно…