Месопотамия

Поэтому она стала записывать свои сны. Тщательно и детально. Описывала увиденные комнаты и строения, лица, записывала разговоры. Рисовала деревья, цветы и удивительных животных, не имевших названий. Делала комментарии под нарисованными ею метеоритами, падавшими на старые кварталы города, под схемами мин, закопанных в песчаные дюны, под профилями серийных убийц, пойманных и осуждённых к смерти через повешение. Убийцы на её картинках напоминали корабельные команды: истощённые, но не сломленные, они были между собой чем-то похожи, как и надлежит мужчинам, проводящим вместе в ограниченном пространстве долгое время. Однажды не удержалась и показала всё это маме, тогда ещё живой. Мама почитала и посоветовала дневник сожгла, чтобы спокойно спать дальше. Соня послушалась, дневник спалила, но тут же завела новый, быстро заполняя его профилями мужчин.

С Олегом они познакомились три года назад. Им нужно было что-то делать с фасадом, грозившем когда угодно обвалиться, кто-то из знакомых (Иван? Кажется, Иван) порекомендовал Олега. Олег заявился, тогда ещё без панасоника, вышел на балкон, перелез через перила, пошёл вдоль стены. Она даже не успела испугаться, как он вернулся. Сказал, что нужно было всё увидеть вблизи. Через несколько дней привёл шумную пиратскую компанию. Какой-то штрафбат. Неделю они жили в офисе, спали на столах, ели мивину из её икеевской посуды, купались в рукомойнике. Отремонтировали фасад, выпили ящик крымского коньяка, со всеми перезнакомились, всем понравились. В таком возрасте новых друзей не заводят, думала Соня. Опять-таки, бывают и исключения. Исключения обычно интереснее.

Они много кого знали, хотя всё равно чувствовали себя чужими. Семейные праздники – поразительная штука: чем больше у тебя тут знакомых, тем меньше хотят тебя тут видеть. Даниил осторожно пил, выцепил из-за стола пару сектантов, друзей жениха, настоящих бесстрашных миссионеров, которые разбредались по чужому для них городу, спасая души, как спасатели на пляже. Завёл с ними разговор. Сектанты взялись за Даниила вяло, как парикмахер за нового клиента. Даниилу это понравилось. Он любил дискутировать. Рассказал сектантам историю своего знакомого, который тоже связался с сектантами. И даже переписал на них дом за рекой, в частном секторе. А сам загремел на два года, по хулиганке. А когда вернулся, в его доме жило трое слуг Божьих. На порог его, ясное дело, не пустили. И тогда, задумчиво сказал Даниил, он их задушил. Всех троих. А здание переписал детям. Не своим, ясное дело, откуда у него дети? Дослушав, подавленные сектанты заспешили по делам. Даниил не удерживал. Брат его сидел рядом, заливался потом, но куртку не снимал, не расслаблялся, чего-то ожидал, к чему-то прислушивался. Ты чего? – спрашивал его Даниил, – чего не успокоишься? Успокоюсь, – весело отвечал ему Олег, – придёт время – успокоюсь. Как же, – смеялся Даниил, – успокоишься ты. Какие-то пожилые соседки подходили к ним, интересовались здоровьем, дети, не помня себя от всеобщего хаоса и вседозволенности, под столами подползали и наливали им в ботинки тёплого вина. Даниилу это даже нравилось, а вот Олег решительно давал детям носками по рёбрам, и те, растерявшись, пятились назад, в темень и в пыль. Даниил почти ничего не ел. Олег не ел вообще ничего. Пару раз подходила невеста с вином, которое всё не остывало в её холодных руках. Говорила про погоду, заговаривала зубы. За нею стояли женщины и мужчины, женщины держали в руках цветы и лёд, прикладывались к нему разгорячёнными лицами, мужчины прятали в карманах железо и пачки денег, не отводили глаз от солнца, не заходили в тень, словно боясь чего-то не увидеть, что-то пропустить. Кричали дети, пахло водой и прахом, начиналось самое интересное.

Странно, – говорила Соня маме, – я веду здоровый образ жизни, правильно питаюсь, давно завязала с наркотиками, в церковь не хожу, даже йогой не интересуюсь. Но снится мне такое, что я начинаю сомневаться, правильно ли я всё делаю. Скажем, невольники. Что я могу сказать о невольниках? Где я их видела? У меня нет ни одного знакомого невольника, ты же понимаешь? А вот снятся мне невольники, их тюремные песни, снятся их стоны и слёзы. Снится, как они тяжко работают, как ранят пальцы, как исполняют приказы, как отдыхают после трудов, как умирают. Потом лежат в тесных могилах, присыпанные известью, и громко скрипят зубами – от ярости и бессилия. Все наши сны, – отвечала ей на это мама, всю жизнь проработавшая в детской библиотеке и больше всего на свете не любившая художественную литературу, – от прочитанных в детстве книг. Чем лучше прочитанные тобой книги, тем хуже ты спишь. Ты бы лучше замуж вышла, что ли, – советовала она. Я уже выходила, – напоминала Соня. – Мне не понравилось.