Месопотамия

Изнурительное, наверно, это занятие, – подумал я, – целую ночь трахаться. Заметил, как дрожат её пальцы, словно после активного занятия в спортивном зале. Заметил, как напрягаются жилки на её шее, когда она, запрокидывая голову, пьёт из пакета. Заметил тёмные круги под глазами, такие бывают лишь у женщин, которые рожают или просто не досыпают, так или иначе – такие глубокие прозрачные круги бывают лишь у женщин, которые, занимаясь чем-то, боятся сделать что-то не так. По утомлённому и отсутствующему выражению лица можно было понять, как хорошо и тяжко приходилось ей сегодня, как она переживает происшедшее, как ни чуточки не жалеет о том, что произошло. От неё пахло тёплой водой душевой кабины, чужим мылом, утренними сигаретами. Кровь, казалось, оставила её пальцы, вытекши из них на безопасное расстояние. Напротив, губы её – искусанные и припухшие – тёмно горели под утренним солнцем, она их и дальше постоянно покусывала, будто всё время вспоминая, что с ней было этой ночью, будто эта ночь для неё всё не заканчивалась. Мне даже показалось, что она больше всего и хотела, чтобы эта ночь не заканчивалась, казалось, что вместе с темнотой от неё отступило что-то очень важное, что-то, за чем она немедленно начала жалеть – сидела тут неизвестно сколько, непонятно для чего и жалела об утраченном, грустила по поводу только что заполученного. Я, кажется, слишком откровенно разглядывал её губы, она даже захлебнулась молоком, оно потекло по её подбородку, она быстро вытерлась и дальше прикрывала губы ладонью, говорила, будто не мне, приглушённо и отрывисто, касалась рукой ранок на тонкой нежной коже, останавливала кровь, что выступала после каждого неосторожного движения, нервничала, понимала, что я вижу, как она раздражена, насколько она не в себе. Попробовала перевести разговор на что-то другое, я сразу же поддержал, старался не смотреть на неё, старался демонстрировать лёгкость и беззаботность, а сам лишь думал: «Её трахали целую ночь! Целую ночь! Целую ночь она была готова любить, целую ночь понимать, целую ночь она не спала и мучилась, целую ночь она говорила что-то, выслушивала чьи-то признания, запоминала обещания, не сдерживалась и выкрикивала слова радости. Целую ночь ей было хорошо, целую ночь ей не давали спать, целую ночь её лишали покоя. Она впадала в сон и возвращалась оттуда назад – в чёрный воздух, она ловила чьё-то дыхание, ощущала чьи-то прикосновения, пыталась и приспосабливалась под чьи-то движения, прислушивалась к чужому сердцебиению, привыкала к чужому запаху, к чужому голосу, к чужой любви!»

Я забрал у неё молоко и приложился к пакету.

– У тебя нет какой-нибудь работы? – вдруг спросила она.

– Спрошу у начальства, – пообещал я ей.

Протянул ей пакет. Она отрицательно качнула головой, мол, хватит с меня на сегодня. Я поднялся, попрощался, пошёл домой. Молоко по дороге выкинул.

Начальство почему-то сразу согласилось её взять. Теперь мы работали вместе. Она сидела в соседней комнате и выкачивала из сети новости. Легко со всеми перезнакомилась, быстро обжилась, завела себе подружек. Имела хороший характер и плохую память. Почти никогда не злилась, почти никогда не жаловалась. Не уверен, что работа ей нравилась. Не уверен, что она вообще считала это работой – бесконечные сидения в сети, постоянные перекуры и телефонные разговоры, яркое солнце за раскрытыми настежь окнами, голоса на лестницах, автомобильная сигнализация, внезапно срабатывавшая в свежем утреннем воздухе. Ко мне она относилась с благодарностью, что меня изрядно раздражало, так как лишало наши отношения какой-либо перспективы. Мы здоровались по утрам, пили паленый коньяк на чьих-то днях рождения, потом она куда-то исчезала, а я делал вид, что так и должно быть. Попробовал было её куда-нибудь пригласить, предлагал куда-нибудь вместе пойти, поговорить о чём-то, кроме работы, однако она соглашалась настолько рассеянно и неохотно, что желание идти куда-то пропадало само собой. Ладно, – думал я, – что за интим в творческом коллективе? Пусть работает. Ты же, – говорил я себе, – разговаривая о ней с начальством, на самом деле не думал, что тоже будешь трахать её ночи напролёт? Или думал? – спрашивал я себя. Давай, сознавайся. Ну, думал, думал, – сознавался, – ясное дело, что думал. Увидев её тогда, обессиленную и бескровную, о чём ещё мог думать? И года три назад обязательно бы довёл начатое до конца, вне всякого сомнения, подловил бы её на рабочем месте и запустил бы свои холодные ладони ей под оранжевую футболку, натыкаясь пальцами на твёрдые камешки её родинок. Пусть бы сопротивлялась, пусть бы жаловалась начальству, пусть бы написала заявление на увольнение. Что мне с этого? Странно, – соглашался я с собой, – именно так бы всё и было. Даже не знаю, что меня сдерживает теперь.