Месопотамия

Наутро меня отпустили. Естественно, пытались пристыдить, ясно, пробовали объяснить свои действия, само собой, оправдывались, вне всякого сомнения, нервничали. Вернули визитки, вернули флешки, вернули свисток. С ним я и пришёл на рабочее место. Она сидела за своим компом. Я попросил её выйти поговорить. Она молча согласилась. Взяла свой кофе, вышла в коридор, села на широкий подоконник. Я примостился рядом.

– Извини, – сказал, – что-то я сорвался вчера.

– Бывает, – ответила она, сделала глоток, обожгла горло, закашлялась, занервничала. – Я просто волновалась.

– Да ладно, – сказал я, забрал у неё кофе, обжигая пальцы, отставил чашку.

Попробовал её поцеловать. Она демонстративно достала жвачку, начала жевать, глядя куда-то в сторону. Ладно, – подумал я, – не больно-то и хотелось. Хотя, по правде, хотелось. Понятно, что хотелось.

Осенью она уволилась. На её место взяли сына директора. Через месяц нас накрыл ОМОН. Ворвались в директорский кабинет, забрали документацию. Директор предложил коллективу начать голодовку. Я согласился. Только я один и согласился. Директор подумал и поехал к мэру, договариваться. Начинались весёлые времена.

Шесть лет назад, зимой, я встретил её возле ювелирного. Бежал на встречу, смотрел под ноги, внезапно боковым зрением увидел её. Сразу узнал. Она покрасилась. Ей это не шло. Ей вообще всё это не шло – длинная шуба, похоже, с чужого плеча, какие-то гренадёрские сапоги, мужик в кожанке, смотревший на неё тяжело, держал за руку, не отпускал. Я кивнул, она сделала вид, что не заметила, резко обернулась к своему мужику, сказала ему что-то весёлое. Я пошёл дальше, тем же боковым зрением заметив, как глаза его сузились, будто он смотрел в боевой бинокль, как он сильно сжал её руку, как от досады заскрипела его кожанка.

Пять лет назад я видел её выступление на местном телевидении. В титрах её называли гражданской активисткой. Она выступала за освобождение из СИЗО какого-то бизнесмена, который сделал, оказывается, для города очень много, а вот тут, оказывается, был задержан правоохранительными органами, по подозрению, оказывается, в неуплате и укрытии, в чём лично она, оказывается, усматривает месть со стороны конкурентов и попытку дискредитировать его благотворительную деятельность на благо харьковчан. Она уже, оказывается, подала апелляцию и обратилась, оказывается, к отцам города. Именно на них, на отцов, она и рассчитывает, хотя ведут они себя как мудаки. Это последнее она не сказала, однако во взгляде её читалось именно это. Вообще про заключённого она говорила с такой теплотой в голосе, что даже ведущий не выдержал и пустил рекламу.

Четыре года назад я уехал из города и не вспоминал о ней вообще. Но потом-таки возвратился, вспомнил.

Три года назад мне рассказали о ней историю. Оказывается, окончив заочное и найдя какую-то приличную работу, она набрала кредитов. Под сумасшедшие проценты. Купила квартиру в новом доме, собиралась туда переезжать. И вот неожиданно летом всё продала, собрала сбережения, заняла какую-то сумму у родной тётки и быстро рассчиталась с кредиторами. После этого начался финансовый кризис.

Два года назад я встретил её у грузин. Сидела одна, смотрела фильм на лептопе, пила красное сухое. Увидела меня, напряглась, но помахала рукой, приглашая к себе. Я подсел, она некоторое время расспрашивала про здоровье, сказала, что уволилась, что занимается духовными практиками. Каратэ? – переспросил я. Она начала объяснять. Я уже собирался сказать что-то приятное и отвалить, когда она вдруг придержала меня за локоть и сказала, чтобы я на неё не обижался, что она всегда чувствовала ко мне тепло и благодарность, что я настоящий друг, а вот она неблагодарная свинья, никогда не ценившая моего дружеского к ней отношения, а теперь вот страдает от этого, мучается, ведь это неправильно, так не должно быть, и друзья должны поддерживать друг друга, проявлять своё дружеское отношение, поскольку как раз на дружбе и дружеских чувствах держится настоящая дружба между друзьями. Мне показалось, что она прямо тут, передо мной, занимается своими духовными практиками, я немного неуклюже её перебил, сказал, что тоже всегда относился к ней с теплом и с благодарностью и что радуюсь нашей многолетней дружбе. Под конец даже приобнял её, едва не разлив её красное сухое. Мы обменялись номерами, достав телефоны: она – серебряный и лакированный, я – чёрный и перемотанный скотчем.