Месть Фарката Бона (СИ)

И тут раздался вой волчьего страшнее, стократно от потолка и стен отдаваясь. Всё усиливаясь и крепчая. Дарнейла прямо на гранитные плиты рухнула… А окара, как живая, из пальцев ее, что крепко судорогой еще у прохода проклятого свело, выскочила и закрутилась на полу волчком… Это она, игрушка пустая, как месмочка дома думала, звуки нестерпимые притушила. Но тихо было недолго — в ярком свете Ореинного колдовского фиала Гейсарнейская месма, недвижной в ужасе став, глядела, как из гробов черных мраморных встают высохшие и страшные, будто труп собаки, на который она еще ребенком в лесу наткнулась, — но живые! — древние глайморы. Ядовитые корни земли Оломей.

(1) — так коверкает Рутта слово "пюпитр", для чтения такие пользовали в обители, да и "пергамент" тоже наврала

(2) — трусишка, ссыкушка в воксхоллском просторечии

========== Матери ==========

Анарда... устала. О, как она устала — боги! если вы слышите, — устала! Проклятая звезда изводила старую месму бессонницей, едва появляясь ночами на небосводе, вытравляла силы, лишала разума и воли. Никтогия Оломейская металась в своих роскошных, но обрыдших до воя покоях, где из каждого угла, мнилось, поднимались тени погубленных душ и сама темнота шептала о совершенных преступлениях... грехах.

— Подавай одеваться.

Приснувшая служанка едва расслышала ее слабый голос и сочувственно спросила:

— Неможется, госпожа, велеть лекарку позвать? Я потихоньку, мышью юркну, никто не проведает.

Волшебница с трудом поднялась из резного кресла и вскинула руку, пресекая ненужные речи преданной Зиры:

— Пустое болтаешь! — Едва устояв на дрогнувших ногах, она уняла запаленное, как от бега, дыхание и вслух продолжила свою мысль, вслед за мелькнувшим образом, даже улыбнулась, как воочию представив могучую, аки медведь, послушницу в серой лохматой шкурке: — Какова ж из тебя мышь… В заботах утомилась я, баро податей меньше слать стали, а Брай с войском в разъездах. Неспокойно… Предчувствую, беда грядет. Или перемена приспела? Да кем — не чувствую! Сердце заходится, Зирка!

— Да вот уж глупости, тока покушать надоть и пахреву (1) теплую пододеть, чтоб лыдки не застудить. И всей-то беды, — заквохтала басовито, совсем не слушая свою госпожу, неотесанная прислужница. — Где жа туточки отто была обнова расшитая, золоченая, та, что сынок из Класты привез?

— Вон пошла, дура! — вдруг осерчала Владычица на суетливую толстуху. — Тиско мне, не видишь?

— А тиско, так и кричать не надо — сосоуд лопнет в голове! Да постельного мальчишку гнать — не молодка вы, матушка, блядецко дело вертеть! А вон — могу, коли правда не надобна! Щас отвару принесу. Сама сварю. — И шваркнула дверью — только петли взвизгнули.

Страшная глаймора заговорила тихо, но на несколько голосов, будто из одной усохшей глотки все слова ее ведьминские, нечистые эхом удесятерялись-умножались:

— Пришла сама, да тело твое негодное, мужем пользованное, чрево нечистое. Отдай нам деву… деву… деву невинную, что привела… Привела-а-а… Привела. Восприемницу молодую, да восстанем в силе сестры! Царствие вечное ею продлим-им-им! — шатался по пещере, откатывался от стен жуткий шепот. И на призыв мертвых явилась Рутта, словно порывом ветра незримого девчонку крутило, да прямо в подножие гробов и кинуло:

— Что деется, сес… сестричка! — Навзрыд заплакала бедняжка, икотой давясь, и к ногам Дарнейлы поползла, волоча за собой мешок:

— Спаси-защити-спаси-защити!!!

Килла кинулась навстречу, Рутку дрожащую за себя дернула, та ее за пояс обняла, насмерть приклеилась, клещом обеими руками вцепилась:

— Не хочу больше месмою быть, отпустили бы только. Коз пойду пастити, хорошей, работящей буду; не выдавай, добренька, добренькая, миленькая… ы-ы-ы! Служить тебе всю жизнь стану, тока не оставляй меня тута.

— Да нету никаких месм-то! — тихо, медленно, даже раздумчиво слова выговаривая, вроде, сама себе сказала Дарнейла. Страху и не стало; повторила громче. На восставшую мертвячку даже не глянула и… засмеялась: — Нету больше глайморьего семени, а кто был — перемерли! Не вселится в тебя никто — смотри, Рутка! Мертвые они! Морок один. — Она наклонилась и с гранитного полу окару взяла, как кроля бегливого хапнула, вверх подняла.

Светом нестерпимым пещера наполнилась.

— Мертвые вы, слышите, уродища! С настоятельницей своей! И никого больше не возьмете, не править вам в миру. Сильнее вас я! — звонко кричала молодая месма и еще что-то… разное, сама не помнила.

Шумом оглушительным всё место наполнилось — треск стоял и вой, земля тряслась под ногами, пока каменья на них не посыпались. Так и орала бы Килла, рукой с окарой потрясая, гоня, стало быть, нечисть назад в могилы, — да Рутта за рукав ее к выходу тянула:

— Давай летим, сестричка, веник твой дергается. Ужо глыбою прибьет!