– Слушай, Илья, – Лопатин, расписываясь за себя и за Стрельцова, предложил следующее: – Если хочешь, мы с Мишей тебя прикроем, поможем выбраться. А мне нужно остаться. Я не могу оборвать разработку на самом интересном месте.
– Да нет, – отмахнулся Угрюмов. – Куда я без вас… Я, в общем, не протестовал. Ведь это и моя Родина. Эх, если бы только не эта революция… – Он тоже опрокинул в себя стопку. – Иногда мне кажется, что за эти двенадцать лет, пока нас здесь не было, все просто посходили с ума. Ведь все человеческое в этой стране попрано, все перевернуто с ног на голову… И мораль, и любовь, и искусство, и история, и наука, и любые человеческие отношения как-то до безумия зло вывернуты наизнанку, как в новелле Эдгара По, когда сумасшедшие, вырвавшись на свободу, посадили под замок своих врачей и считали, что они живут в нормальном мире. Это какое-то массовое безумие, психоз на одной шестой части суши… Я хожу по улицам, смотрю на людей. Они живут, спят, пьют, едят, любят или думают, что любят кого-то, работают, творят, пишут книги, стихи, снимают картины, поют песни… И причем многие, даже большинство, уверены, что все нормально, что все так и должно быть. И аресты, и доносы, и эта вечная, в своем идиотизме, борьба со всем тем лучшим, что отличает человека от животного – свободой волеизъявления… За всем следит и всеми руководит вождь всех времен и народов вместе со своими «опричниками». И я уверен, что если с кем-нибудь поделюсь своим мнением, то тут же окажусь в подвалах Лубянки… Все похоже на какой-то жуткий сказочный, но очень отчетливый сон про злого колдуна. Кажется, проснись – и все окажется не так. Но эти люди не проснутся. А следующие поколения, дети – тем более. Как они смогли оболванить целый народ, не пойму. Никак не пойму…
– Страх, Илюшенька, страх. Человеком управляют инстинкты. И один из главнейших – инстинкт самосохранения. Остальные находятся в подчинении у него, – прервал Илью Лопатин.
Продолжил тему Михаил, чей менторский тон никак не вязался с юным для его лет обликом:
– Ну а если говорить серьезно, то основной инстинкт – это инстинкт продолжения рода, который выше инстинкта самосохранения. И мне кажется, рано или поздно любой народ, любая цивилизация или стряхивает с себя эту социальную болезнь, как это было во Франции в конце XVIII века, или погибает, как Римская, Византийская империи. Очень не хотелось бы, чтобы нашу Родину постигла их участь. Но это длительный исторический процесс… Так что, на наш век дерьма хватит. Но тебе, Лопатин, нечего беспокоиться. Никакие социальные катаклизмы тебя лично не коснутся, – изменил он серьезный тон на иронический. – Твой status quo вообще не подвержен влиянию каких-либо инстинктов. Одни условные рефлексы, как у собаки Павлова. И если у одних существ главное стремление – это стремление жить, то у тебя, белковоуглеродистый мой, главное стремление – выпить и закусить. Шучу-шучу, – улыбнулся он, заметив, что Евгений протестующе поднял массивный подбородок, тем не менее отодвигая бутылку в сторону. – Хватит о грустном. Посмотрите… Вечер-то какой… А девушки! Женя, где ты в европах встречал таких девушек!..
– И главное – недорогих, – остался верен себе Лопатин, у которого лицо при слове «девушки» приобрело добродушно-мечтательное выражение.
Глава 11
Пролетевший год упрочил положение Стрельцова в училище. Мнение председателя свердловского Осоавиахима подтвердилось. Михаил действительно был уже готовым пилотом, но экстернатура в летных училищах, гражданских и военных, не принята, поэтому он продолжал числиться курсантом. Находясь под покровительством начальника товарища Лужина, он время от времени сдавал экзамены по программе, в общем-то исполняя обязанности летного инструктора, получая, правда, зарплату вахтера. Поэтому курсантское общежитие он сменил на отдельную комнату в доме, где обитал преподавательский состав. К таким квартирам, с общим туалетом, ванной и кухней, навсегда прилипло в СССР емкое название «коммуналка». Михаил гармонично влился в коллектив курсантов, а затем и инструкторов, ничем не отличаясь от этих молодых, веселых парней – элиты советской молодежи.
Главной его задачей при общении с ними было не показать уровень своих знаний в искусстве, литературе, музыке, философии, владения языками и многого другого, чем он отличался от них. Поэтому Михаил прослыл человеком серьезным, немногословным и несколько угрюмым.
Однажды Лопатин при очередной встрече заметил, что если и дальше так пойдет, то его, Михаила, ожидает остаточная интеллектуальная деформация сознания, которая с возрастом становится необратимой:
– Не забудь, что тебе не двадцать два, а тридцать три года – возраст Христа. Выводы делай сам.