Месть князя

– Все узнаешь – дай срок. А сейчас выздоравливай и не волнуйся – ты в надежном месте, у своих. Набирайся сил, кушай и отдыхай. Катя, – обратился он к замершей женщине, – корми его усиленно. Ишь как отощал малец. – Он ласково, по-родственному взъерошил волосы Михаила. – Выздоравливай! – бросил он напоследок. – У меня сейчас срочные дела. Разгребу их, освобожусь – и все расскажу. У Кати не спрашивай, она мало что знает – еще больше запутаешься…

Он настойчивым взглядом пробуравил растерявшуюся женщину и, не прощаясь, вышел из комнаты.

Прошло почти восемнадцать лет с тех пор как Борис Храмовцев, а проще – Храм, старый урка, авторитетный вор-медвежатник, расстался с Михаилом после налета на комиссию по экспроприации. Тогда Храм со своими бандитами прикрывал группу Муравьева, проводившую основную часть операции.

«Жаркое было дело… – Храм внимательно разглядывал документы бывшего подельника, переданные ему этим пройдохой Фридманом вместе с находившимся в беспамятстве Муравьевым. – Ты смотри! – поразился он дате рождения в паспорте. – Сделал себя младше на одиннадцать лет! Хитер бобер».

Он вспомнил себя в те далекие времена, когда под руководством отца Михаила – князя Муравьева – работал на разведку Генерального штаба царской России. Тогда он часто встречался с этим мальчонкой в имении шефа и, играючись, обучал его премудростям своего стремного ремесла.

«Боже мой… – вздохнул он, – сколько воды утекло с тех пор… Сколько денег, драгоценностей прошло сквозь мои чуткие пальцы, умело потрошившие сейфы не только частных лиц и банков, но и сейфы, скрывавшие государственные секреты многих стран… Все кануло в небытие: и рестораны, и девочки, и брызги шампанского, и тройки, звенящие бубенцами, и гитары цыган, ублажавших богатого фартового вора… Все закончилось: и веселье, и здоровье, и молодость, и фарт… Скоро я разменяю седьмой десяток, а, как говорится, по большому счету – ни кола, ни двора, ни обеспеченной старости. Все сгорело в огне революции, Гражданской войны и этих, как его… – он презрительно фыркнул, – социалистических преобразований. От былых капиталов осталось так… мелочишка. Хорошо еще, тогда, в девятнадцатом, я успел прихватить из доли, выделенной мне Муравьевым, несколько горстей драгоценностей и рассовать их по карманам! Так до сих пор кое-что из этого еще и сохранилось на черный день. Да-а-а… Богатый был куш», – с сожалением вздохнул Храм.

Тогда под пулями чекистов все полегли, и добыча пропала. Он один вырвался из этой мясорубки. Рванул на Хитровку в свой трактир, забрал Катюху и растворился в Москве. И правильно сделал. Вскоре туда нагрянули чекисты, разгромили все в щепы. Видимо, сдал кто-то из недобитых подельников. А скоро и Хитровка приказала долго жить. Выкорчевали большевики даже память о Хитровом рынке. Но ничего. Оправились! Мало ли «малин» в Марьиной роще!..

«Только вот возраст дает о себе знать, молодые уркаганы на пятки наступают, на ходу подметки рвут. Никакого уважения. Совсем перестали чтить старые воровские законы. Осталась у меня под рукой пара лихих ребятишек… Но пришлось убраться из Москвы. И молодая поросль дорогу перебегает, и НКВД свирепствует… Того и гляди – на нары угодишь. А в мои годы это – смерть».

Вот и пришлось ему купить домик в Ростове Ярославском, на берегу озера Неро, недалеко от речки Коросль. Живописные места! Обзавелся лошаденкой и делал вид, что промышляет извозом. Благо, старик-пенсионер, взятки гладки.

«Но силенка в руках еще есть», – он с удовольствием посмотрел на свои мощные, в синих прожилках кулаки.

Его батяня до ста одного года прожил, и то не своей смертью помер – по пьяному делу в речке утонул.

В Ростов вместе с Храмом подалась и пара подельников. «Так… Промышляют иногда по мелочам: то где-нибудь на гастролях магазин подломят, то складик кооперативный. Иногда и его умение в жилу – до сих пор сейфы, как орехи, щелкает. А этим молодым да ретивым, что в Москве остались, уже в ментовских подвалах многим лоб зеленкой помазали. А другие – на нарах кукуют. Да-а-а… – Он тяжело вздохнул. – Этапы сейчас длинные, и сроки дают громадные. Не успеешь к лягавым в лапы попасть, еще на первый допрос не повели, а уже видны воркутинские и колымские лагеря…»

Храмовцев опять задумался: «Уж не чаял, что этого щенка Муравьева увижу. Думал – сгинул он тогда, в девятнадцатом, в чекистских казематах. Не-е-ет, выкарабкался, стервец, – папашина школа. И ты смотри, как заговоренный, почти не изменился с тех пор. Двадцать-двадцать пять – не больше можно дать, а на самом деле… – Борис Борисович задумался, прикидывая, – тридцать семь лет!» – Он присвистнул от удивления.

Когда Храмовцев попал с оказией к своему старому подельнику Фридману (они вместе еще до революции служили под командой князя Муравьева-старшего), так у него от удивления глаза на лоб полезли. А Фридман рассказал историю Михаила. Но об аресте, гибели его жены и побоище на Малой Бронной не обмолвился и словом. Сообщил только, что в бессознательном состоянии Михаила доставили к нему на квартиру его дружки-подельники.