Месть князя

Развлечение приносило этим пустым и ничтожным существам, облаченным почти божественной властью – дарить или отбирать жизнь, – несказанное удовольствие.

У трюма, создавая толчею, шустрила шестерня – приблатненная шушера, давая возможность спокойно пройти своим хозяевам – авторитетным ворам. Потом спускались они, после чего начиналось столпотворение.

Спокойно спустившись в трюм и устроившись на привилегированных нарах, почти возле самого трапа у входного люка, где было больше света и свежего воздуха, Михаил, мысленно отгородившись от жутких криков истязаемого, доносившихся сверху, окунулся в еще свежие воспоминания.

Пересыльный лагерь на окраине Владивостока… Огромные, высокие, в несколько этажей без перекрытий, бараки мало чем отличались по своему внутреннему содержанию от трюма этого корабля. Такие же шестиэтажные нары с лестницами-перекладинами, на которых как там, так и тут карабкались, стремясь занять свои места, изможденные заключенные, подобно матросам на вантах. Все те же грязь, голод, бесправие и истязания со стороны охраны. Тот же затхлый воздух и вонь. Та же беспросветная тоска.

Однажды ночью, когда этап только прибыл на товарно-погрузочную станцию и их поредевший от «естественной», после дороги, убыли отряд (смертность в пути от болезней, холода и голода была очень высокой) погнали через ночной Владивосток, в голове у Михаила опять начали мелькать химерные образы-воспоминания. Казалось, он уже был здесь в другой жизни, бродил по этим улицам, занимался нужным делом.

Видения создавали в его душе какую-то непонятно-тоскливую теплоту, похожую на воспоминания о чем-то близком и важном в его жизни. Но слишком краток был их путь. И эти неясные видения – смутные в туманном полумраке очертания городских кварталов – опять, как это было ранее, не реализовались в конкретные образы.

А через несколько дней всю скопившуюся многотысячную массу заключенных, как скот, погнали на причал, забивая ими мрачно-холодные металлические трюмы допотопно уродливых в своей ржавой облупленности кораблей.

Муравьев, поднявшись на борт, задержался у трюма. Он окинул взором, стараясь запомнить, бухту, причал, городские строения в отдалении, сияющие в предрассветной сумрачной дымке сопки, свинцовое осеннее небо с облаками, которые бешеный морской ветер причудливо рвал, как гривы диких степных коней. И вновь его сердце сжало смутно-тоскливое воспоминание. С ним это уже когда-то и именно здесь было! «Было, было, было…» – запульсировало в мозгу.

– Не задерживайся! – послышался рев охранника.

Михаил, в последнее мгновение инстинктивно отбив рукой удар приклада, скатился в гулкий трюм парохода.

И вновь во время вынужденной пустоты бездействия по пути к Магадану перед ним вставали вопросы: «Кто я? Почему все увиденное так до боли знакомо?»

Он был чужой всем, кто окружал его ныне. И хотя Михаил занял в этом мире привилегированное, по лагерным меркам, положение, он чувствовал свое несоответствие этому миру.

Едва ощутимый толчок корпуса судна, лязговый грохот цепей, опускавших якорь, злобный рев охраны: «На выход!.. С вещами!.. Без последнего…» – пробивавшиеся сквозь распахнутые зарешеченные палубные иллюминаторы свербящие звуки медно-бравурных маршей – все это возвестило о конце маршрута.

«Прибыли» – отдалось в сердце каждого, даже последнего доходяги-зэка, тщетной надеждой на возможный конец мучений. Их пригнали сюда очеловечить этот суровый, дикий край. На тяжелую, но созидательную работу для страны. Они здесь нужны для труда. По формальной логике, их должны эксплуатировать, но беречь. Уничтожить их могли и там – на материке[35], не затрачивая столько усилий на доставку. Значит – должны относиться по-человечески.

Напрягая последние силы, зэки, толпясь, спешили покинуть металлические склепы-трюмы, оставляя внизу и вычеркивая из памяти застывше-скрюченные трупы своих товарищей по этому зловещему путешествию. «Ну что ж, этим не повезло», – радовались «везунчики». Сердца людей ожесточились. В этом мире не было сострадания. Да и можно ли назвать сердцем (в общечеловеческом понимании – место, вмещающее бессмертную душу) этот слабо пульсирующий мышечно трепыхавшийся насосик, гнавший по истрепанным венам холодно-рыбью кровь рабов! Ведь чувствовали внутри, знали, что большинство из них гонят на убой, на мучительную смерть ради ничтожной толики золотого песка, ссыпавшегося в бездонные закрома страны. Страны, которую они, по своей трусливой глупости, называли Родиной. У рабов Родины нет. Это чувство Родины – нужно отстаивать, сражаясь. А их гнали на убой, как скот. Без протеста они подчинялись своим пастухам-палачам. Родину нужно заслужить! Нет у животных Родины. Нет!

«Не знаю только, есть ли Родина, в высоком гражданском понимании этого слова, у палачей, направляющих своих соотечественников на Голгофу?» – размышлял отстраненно Михаил, вливаясь в маршевую колонну зэков на причале, подчинявшуюся злобным командам охраны.