Месть зэка

— Вы не правы, — невозмутимо отпарировал Ермаков. — Вспомните, как был убит топором отец Александр Мень. Кое-кто до сих пор пытается придать этому делу уголовный характер.

— А что, покойный вел политическую деятельность? — поинтересовался Николай Николаевич.

— Он был депутатом райсовета. Но это лишь соответствовало его должности директора мебельного комбината. Практически, занимаясь лишь хозяйственной деятельностью, он сумел стать фигурой даже в масштабах такого города, как Москва. Кроме того, это был обаятельный человек, мир его праху, жизнелюб, добряк, трудно сказать, скольким людям он бескорыстно помог. Поэтому мы особенно заинтересованы, чтобы убийца или убийцы были пойманы и получили по заслугам. Оставляю вам номер своего рабочего телефона и вертушки. Звоните, как только появятся новости. — С этими словами Ермаков задержался в дверях кухни, внимательно глядя в глаза прокурору. — И все-таки, нельзя сбрасывать со счета политический аспект убийства, — многозначительно повторил он. — И вы, как коммунист, не можете этого не понимать. Кстати, какие у вас взаимоотношения с компетентными органами?

— Сотрудничаем, — неопределенно ответил прокурор. — Пока вроде сами справляемся. — И эта фраза как бы подвела итог не слишком приятной беседы.

Глава 4

Система геометрически жестких запретов, железной проволоки и решеток, именуемая режимом зоны, несла в себе зыбкость. Никто, ни администрация, ни заключенные не были уверены в своем положении, да и просто в том, что завтра останутся живы. Сегодняшний бригадир, по-местному, бугор, распорядитель десятков жизней и материальных благ вдруг оказывался доходягой в бригаде по сколачиванию ящиков, а удачливый жулик, одетый во все щегольски черное, за строптивость опускался в петушатник. Примеров тому была тьма, и только тот, кто всегда был напряжен и готов к отпору, имел шанс выжить и выдержать.

Но постоянное напряжение расслабляло, и человек, понимающий, что тишина обманчива, все равно поддавался мирному течению дней.

Очередным утром Виктор встал на проверку среди тридцати четырех уголовников из своей бывшей бригады на твердом асфальтовом плацу. Казалось бы, сплошные воры, мошенники, валютчики и налетчики, но если разобраться чуть глубже — среди них найдутся осужденные несправедливо, как сам Виктор, и вовсе случайные люди.

Обычно бригада Виктора шла одной из последних, но сегодня зэки облепили проход между жилой и промышленной зоной, как мухи. Вечно пьяному и злому с похмелья оперу пришла мысль усилить в очередной раз режим.

Виктор брел со скучающим видом, не ожидая подвоха от обычной внутренней проверки, когда взгляд «Режима» упал на него и два рослых прапора потащили его в карцер. Множество лиц, заполнивших темную камеру, поразили его каким-то непонятным внешним сходством и веселым ржанием, каким он был встречен. Ничего веселого в содержании в шизо не было, и факт поголовного веселья был странен и даже как-то походил на массовое сумасшествие.

— Сколько же усатых в зоне! — сказал один зэк, по виду жулик, другому, и тут Виктор ощутил просветление. Что-то он слышал о новых завихрениях «Режима», который еще на прошлом активе колонии заявил, что более не потерпит усатых в зоне, потому что в случае побега зэк может сбрить усы и изменить таким образом внешность.

Тем временем дверь в трюм открылась и «Режим» — лейтенант Голиков появился на пороге.

— Первую десятку — в парикмахерскую!

Ах зона, зона! По прихоти пьяного придурка сбривать усы, знак дотюремного гражданства на лице, придающим благообразность безобразно бритой голове. Только спорить зэку бесполезно. В черед в последнем сборе усатых пошел Виктор под конвоем прапоров к парикмахеру, который тупой казенной бритвой сбрил усы.

Когда все было кончено, Виктор отодвинул замороченного обилием бесплатных клиентов парикмахера и взял лежащее на столике зеркало. На него глянуло искаженное гримасой гнева хмурое, загорелое лицо с белой полоской на месте усов.

Виктор в очередной раз в полной мере почувствовал, что такое унижение и обреченность: солнце через стену, отороченную колючками, справа и слева длинные каменные коробки, пыльный голый асфальт — не город и не завод, отвратительный гибрид, где надо жить долгие годы, есть то что и собака не станет жрать, пить чай, густой как деготь, от которого дуреешь, и ждать своей или чужой смерти.

Праздники в зоне — мертвые дни, любая радость притуплена, и только горе воспринимается остро, как везде.

Шаг за шагом — не быстро и не медленно, в зоне никогда нельзя выказывать настоящие чувства, в том числе и истинное рвение — Виктор шел на свое новое рабочее место, к новой жизни.

Из-за угла вывернулся Юрок. С ним рядом Серый. Виктор не успел среагировать, как они подобрались в плотную.

— Где прогуливаешься? — спросил Юрок без всякого выражения.

Рука его, в которой Виктору чудился нож, раскрылась. Детская рука лживого жестокого ребенка, оторванного рано от любви и семьи, искореженного «взросляком», а еще раньше «малолеткой».