Недоступность эта столь радикальна, что не зависит ни от обстоятельств жизни субъекта, ни от степени экстравагантности его действий. Воодушевленный требованием истерического проекта активистский субъект не знает никакого «желания Другого», не допускает его наличия ни в наблюдаемом им генитальном субъекте, желание которого он стремится подхватить, ни в себе самом: тот, во имя кого он действует, Другим в строгом смысле слова не является. Для истерической позиции существует только генитальное желание, терпящее бедствие, и то
Даже наименее чувствительные натуры ощущают непреодолимую стену, встающую между активистом и обществом, к которому он принадлежит. В обществе, ранее руководствовавшемся соображениями светских приличий, а сегодня возведшем в абсолют интеллектуальную мобильность, допустимы любые злоупотребления и девиации – от сексуальных до политико-мировоззренческих, но активистская позиция, невзирая на это, остается своего рода табу, чем-то подлинно неприличным. Все это не противоречит фальшивому одобрению или даже признанию этой деятельности высшей этической добродетелью – она в любом случае воплощает нечто, по выражению Лакана, «неподобающее», то, чего «не надо бы», перед которым субъект останавливается, когда все прочие доступные ему девиации исчерпаны. Активистская повестка, официально не запрещенная и даже формально поощряемая, не нужна при этом никому из тех, кто в нее не вовлечен. Вопрос этой невовлеченности связан с чем-то более глубоким, нежели публицистическое осуждение пресловутой «общественной пассивности», которую в ницшеанском стиле винят в нехватке решимости, силы духа, неспособности выйти за пределы зоны комфорта и тому подобных прегрешениях. Неадекватность таких характеристик тем более очевидна, чем бо́льшая моральная убежденность за ними стоит.
В эту ситуацию и вмешивается психоанализ. Учение о бессознательном не было, как поначалу полагали, перенесением центра активности, в частности психической, в другое место. Напротив, оно обозначило преграду, отсутствие сопряжения между инстанциями активности, между желанием и требованием – преграду, которую истеричка всеми своими действиями отрицает, что и сказалось в кульминационном моменте активизма Доры – пощечине, нанесенной ею тому, кто в ее желание включен не был.
Продемонстрировать эту преграду как раз и вознамерился Фрейд – из стремления указать на нее по существу вытекает сама дидактичность его анализа, отклоняющего активистскую дидактику «истерического», претендующую на свой альтернативный анализ и собственную технику «исцеления общества». В тот логический момент, когда усилия Фрейда оформляются в технику анализа, его желание инвестируется в желание психоаналитика[18]
. Последнее при этом остается несамодостаточным и в дальнейшем требует постоянного реинвестирования со стороны фрейдовского желания.В зависимости от меры успеха в его воспроизводстве фрейдовское реинвестирование и создает так называемую историю психоанализа, которая в своем актуальном состоянии больше похожа не на поступательное развитие, дающее урожай новых идей и техник, а на кружение возле одного и того же пункта. Импульсом этому кружению, как однажды решился заявить Лакан, служит замешательство, беспокойство в образующемся вокруг анализа сообществе по поводу невозможности установить границу между аналитическим профессионализмом и тем желанием, которое его питает и чьи следствия позволяют анализу состояться.
Глава 5
Истеризация аналитика