Метафора Отца и желание аналитика. Сексуация и ее преобразование в анализе

Именно поэтому любое в дальнейшем привносимое в анализ внешнее усовершенствование – например, на базе экзистенциальной философии жизни или теории ранней адаптации посредством материнской любви – разрушает аналитическое знание не в силу фрейдовской нетерпимости к любым добавлениям, а вследствие попытки вмешаться в процессы этой новой, создаваемой анализом тревоги – очевидно с целью ее смягчения, утихомиривания. Стремление не столько продолжить, сколько дополнить теорию Фрейда ставит аналитика в ложную позицию проводника свободы, которой на избранной им территории фрейдовского анализа якобы недостает. Однако не специалист нуждается в свободе, который может свое поприще в любой момент беспрепятственно покинуть. Предмет его заботы – приписываемая Фрейду ригидность, недостаток наслаждения, восполняя который аналитик неизбежно истеризуется.

Истеризация эта носит двойственный характер – с одной стороны, движимая желанием расширить, поддержать мысль и практику Фрейда, она вскоре обнаруживает иные цели, связанные с вторжением в анализ истерического дискурса с его собственным желанием. Возможность такого привнесения обусловлена тем, что хотя истерическая структура то и дело разрывает контракт с реальным аналитиком, вместе с тем она упорно стремится в аналитическое предприятие вернуться, чтобы, отбросив формальности, занять место на стороне аналитика.

Этот момент легко пропустить, поскольку не устранимый из анализа остаток врачебной позиции, привнесенный туда Фрейдом в момент начального с ней соперничества, обеспечивает аналитика презумпцией мнимой профессиональной неуязвимости. Сколь бы исторически случайной и фиктивной эта неуязвимость ни была, ее способность поддерживать безмятежность аналитиков простирается гораздо дальше, чем готовы допустить ее противники. Доаналитическое желание Фрейда реинвестируется в анализ, но и единожды приглашенный в него субъект истерического дискурса его не покидает, в свою очередь реинвестируя в него собственное наслаждение.

Примеры лежат практически на поверхности: аналитики каждой новой фрейдовской волны, начиная с первых учеников, были одержимы идеей, что в детище Фрейда чего-то не хватает, что его необходимо дополнить. Ограничение, исходящее со стороны фрейдовского желания в анализе, то и дело прочитывали не только как ригидность аналитической позиции, но и как личную нехватку самого Фрейда. Так, послевоенным аналитическим сообществом, уже основательно подзабывшим дух прежней школы, в какой-то момент стихийно овладела идея, что Фрейду не хватало матери. Таковая была немедленно ему предоставлена, причем в оригинальной форме – в виде переключения аналитической теории на материнский объект. Ключевая особенность этого обратного реинвестирования желания Фрейда из анализа, таким образом, состоит в том, что инструментом реинвестирования выступали сами носители аналитического знания. Их усилиями личность Фрейда получала ретроспективные толкования его собственной личной «травмы», породившей дезадаптацию желания. Так, например, отсутствие в первоначальной фрейдовской теории акцента на материнской роли в развитии ребенка, отражало, как это сформулировал Поль Роазен, «нежелание Фрейда исследовать собственную зависимость от своей сильной, доминантной матери»[20]

. Сходные толкования получили и отношения Фрейда с отцом, применительно к инстанции которого аналитическое сообщество избрало тактику комбинирования в собственных интересах фрейдовской «амбивалентности» в направлении этой фигуры и более глубокой неспособности истерических пациенток иметь дело с реальными проявлениями отцовского желания. В результате отец на целые десятилетия просто исчез из аналитической мысли.

Сегодня известно, до какой степени это смещение акцентов изменило направление развития аналитической теории. Прежде всего в ходе реинвестирования истерического желания из теории анализа была стерта фигура самой истерички со всем тем, что после Фрейда делало ее неудобной, чересчур ярко помеченной симптомом. Теперь она возвратилась в анализ обновленным и реабилитированным пациентом, разнообразные душевные и психосоматические страдания которого больше не получали никакой сугубо аналитической интерпретации и расценивались как «естественная реакция дезадаптации» в тяжелых жизненных обстоятельствах. Вместо заложенной Фрейдом стратегии изучения истерического больного, проливающей свет на его неочевидное желание, специалисты теперь предпочитали тревожно и сочувственно вопрошать, как таким пациентам удается справляться с трудностями и на каком этапе их развития им не хватило дружеского участия и поддержки. Такие работы, как «Бессознательное использование своего тела женщиной» Диноры Пайнз[21], живописующие облик аналитической практики на излете фрейдовской эпохи, дает удивительный пример уравнивания специалиста и пациента на одной общей для обоих истерической позиции, где даже аналитическая интерпретация используется лишь для взаимной поддержки желания друг друга.