Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма

Что в самом начале служит Сэти мотивом, так это обещание того, что если она сможет вспомнить и, как следствие, без промедлений

отбросить воспоминания назад, если ей удастся, по сути, придать ее травме иную форму и помочь Возлюбленной (а может, и остальным, включая ее саму), все увидеть и понять, то привидение перестанет их донимать. В этом и заключается центральная ирония, или же парадокс, романа: если нас что-то и посещает, то лишь обещание будущего без всяких призраков. Пока призрак существует, пока он продолжает нас посещать, всегда (как доказывает Деррида (Деррида, 2006, 15–70; Derrida, 1994, 40–48) остается возможность призвать его и/или обратить на него заклинание, превратить его призрачную природу в то либо

другое, в присутствие либо

отсутствие (и конечно же это сделать). Этот парадокс обещания, выступающий в роли мотива по той простой причине, что выполнение обещания без конца откладывается и в конечном счете становится невозможным, явно убивает Сэти; в то же время обещание наделяет ее силой, властью над ее собственным прошлым. Ведь в глазах Денвер Сэти всегда была «царственной женщиной», женщиной, «никогда не оглядывающейся назад» и обладающей «присутствием духа для того, чтобы справиться со взбесившейся собакой» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 12). Однако появление Поля Ди (а вскоре и Возлюбленной) производит в душе Сэти явные перемены. Она становится все более безответственной и слабой, превращается в женщину, начинающую (впервые за все время) «отводить взгляд» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 12) от Денвер и, как нам предлагается допустить, от прошлого в целом. Эти перемены в душе Сэти явно связаны с тем обстоятельством, что появление Поля Ди инициирует окончательный – и наконец эффективный – экзорцизм. В конце концов, невозможно отделить поселившуюся в душе Сэти уверенность в том, что «ответственность за ее груди наконец покоятся в чьих-то надежных руках», от ожесточенного сражения Поля Ди с домом 124 по улице Блюстоун, спровоцированного

, казалось бы, его собственным желанием устроить сеанс экзорцизма, забыть прошлое и прогнать всех призраков, чтобы они убрались «к чертовой матери!» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 18). Посредством своего вторжения в дом 124 Поль Ди, хранящий свои воспоминания, надо заметить, «в надежно запертой жестяной табакерке на груди» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 113), заклинает травму из прошлого Сэти, заставляя ее покончить с ней, «оставив ему» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 46), и, наконец, забыть.

И в течение короткого промежутка времени после появления Поля Ди и осуществленного экзорцизма – если выражаться более точно, то времени, потребовавшегося провести беззаботный день на ярмарке, – жизнь, казалось бы, становится лучше в самом деле. Обещание, столь сильно донимавшее Сэти, выполнено. Ей больше не нужно принимать решений о своем прошлом, о тех историях, которые раньше ей приходилось повторять снова и снова. Однако, вернувшись домой после первого за восемнадцать лет выходного, Сэти и Денвер обнаруживают на пороге Возлюбленную, полностью сформировавшуюся и во плоти. Приходится предположить, что результатом экзорцизма Поля – отрицания двойственной природы привидения – стало не менее действенное заклинание, повлекшее за собой превращение призрака в совершенно материальную женщину, от присутствия которой теперь никуда не деться. То, что раньше было флюидом, податливым и пластичным ребенком-призраком, после вмешательства Поля Ди, призвавшего убраться всех привидений «к чертовой матери», стало устойчивой, неопровержимой реальностью: конец обещания грядущего будущего, конец (для Сэти) самого времени. Возлюбленная, «полностью одетая, вышла прямо из ручья» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 50; курсив мой. – Д.Т.), и у Сэти, когда она впервые ее увидела, из мочевого пузыря «потоком хлынула вода» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 51). Появление Возлюбленной из воды (и одновременно с этим выведение Сэти из своего тела жидкости) подчеркивают то обстоятельство, что показное превращение Возлюбленной из призрака в женщину во плоти можно толковать просто как окостенение пластичности прошлого. Абсолютное отсутствие прошлого как призрака представлено точно в той же форме, что и его абсолютное присутствие, ведь и то и другое знаменует собой конец некоей гибкости, которая, пребывая в процессе формирования, может сообщать определенную пластичность и нести сомнения, благодаря чему становится возможным «согласование» (и, как следствие, решения, истории, будущее).