Метамодернизм. Историчность, Аффект и Глубина после постмодернизма

Явно просматривающееся в романе согласие пройти через это суровое испытание далее подчеркивается главной эмоциональной травмой, вокруг которой структурируется все произведение: решение Сэти убить своего ребенка. (При этом убить кого-то другого, кроме Возлюбленной, она изначально не может.) По сути, находясь перед ужасным выбором – обречь детей на рабство или же убить их до того, как у нее их заберут, – Сэти принимает решение, всецело подтверждающее доминирующую этику этого повествования; мы должны допустить бесконечную пластичность отдельного момента, чтобы воодушевить наш процесс принятия решения, одновременно «обманув» эту пластичность статичной формой (отдельного) решения. Иными словами, решение должно быть принято, даже если ему, по мнению Деррида, не дано «снабдить себя бесконечной информацией и безграничным знанием, которые могли бы его оправдать» (Derrida, 2002, 255). И точно так же, как Сэти вынуждена принять это «невозможное» решение (в момент убийства Возлюбленной, а потом опять и опять, каждый раз, когда пытается совершить бросок к этому моменту в повествовании), читатель без конца вынужден выносить невозможное суждение или толковательно оценить это решение, равно как и значение самого текста. Подобное суждение и/или конечная интерпретация представляются, с одной стороны, необходимой, с другой – возможной (или видимой наперед), даже несмотря на то, что сам роман отказывается предоставлять средства для ее легитимизации. Как отмечает Каттер, нам приходится не только принимать явно несостоятельное решение о статусе Возлюбленной как привидения (Cutter, 2000, 63), но и постоянно оценивать нравственность поведения Сэти. Кто она, в конце концов, неужели действительно мать, которая, в попытке защитить ребенка и ниспровергнуть неизбежную систему рабства, жертвует своей совестью и рассудком? Или же она всего лишь путает собственную историю с историей своих детей, лишая Возлюбленную любых вариантов в будущем и альтернативных возможностей избежать уготованной ей судьбы? Как полагает Ву (Wu, 2003), данный роман постоянно подрывает нашу способность выбрать (в конечном счете) между двумя этими альтернативами. В распоряжении читателя никогда не бывает всех фактов, всех аспектов, всех возможных форм; любые суждения о Сэти, как и любые интерпретации романа, с необходимостью должны полагаться на бесконечную пластичность. Подобно Сэти, мы сталкиваемся с призрачностью, безусловно, правильного решения, но вынуждены признавать, что наша способность осуществить окончательную интерпретацию обязательно зависит как от возможности, так и от невозможности этой призрачности – призрачности, подразумевающей некую фиксированную, конечную форму, но постоянно без такой формы обходящуюся.

ОТ ПЛАСТИЧНОГО ПРИЗРАКА К ОКОСТЕНЕЛОЙ ПАМЯТИ

Самый первый параграф романа сообщает нам, что дом, в котором живут Сет и Денвер (эта дочь Сэти в итоге осталась жива), посещает привидение: «Неладно было в доме номер 124. Хозяйничало там зловредное маленькое привидение, дух ребенка» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 3). Посещающий его призрак (убитый ребенок, Возлюбленная) достаточно силен и злобен для того, чтобы так ударить пса «о стену, что сломало ему две лапы и выбило глаз» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 12), в то же время как Сэти заверяет Поля Ди: это «всего лишь ребенок» (Моррисон 2005; Morrison, 1988 [1987], 13). Это привидение – непоседливое, управляемое, а порой даже несущее успокоение – является флюидом, бесформенным призраком прошлого. В то же время беспокойная – или скорее даже непостоянная и непредсказуемая – натура этого ребенка-привидения (служащего напоминанием о прошлом) принуждает сыновей Сэти «сбежать» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 3) и в конечном счете заставляет Сэти и Денвер прибегнуть к некоей форме экзорцизма, чтобы «положить конец своим мучениям и вызвать привидение на поединок» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 4). Этот сеанс тесно связан с желанием Сэти и Денвер (а в более широком смысле и Ховарда с Баглером) разделаться с прошлым, раз и навсегда оставить его позади и забыть. По этой причине экзорцизм, к которому прибегают Сэти и Денвер, в большей степени напоминает собой заклинание, ведь недвусмысленно связывает обещание забыть с возможностью раз и навсегда преобразовать прошлое, вспомнив наконец с уверенностью «разговор, о котором они думали, обмен мнениями, что-то, что могло бы помочь» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 4). Ведь как говорит Сэти, «но только б она вышла к нам, я бы уж ей все объяснила» (Моррисон, 2005; Morrison, 1988 [1987], 4).