Но продолжает злодей; наконец от бессчетных ударов
Дерево пало и лес широко придавило собою.
Сестры Дриады, своим потрясенные горем — и горем
Рощи священной, пошли и предстали в одеждах печали
Перед Церерой толпой: покарать Эрисихтона молят.
Злачные нивы земли сотрясла, отягченные хлебом.
Мужа решила обречь на достойную жалости муку, —
Если жалости он при деяньях достоин подобных:
Голодом смертным томить. Но поскольку ко Гладной богине
Голод с Церерой сойтись, обратилась она к Ореаде
Сельской, одной из нагорных богинь, с такими словами:
«Некое место лежит на окраине Скифии льдистой,
Край безотрадный, земля, где нет ни плодов, ни деревьев;
Тощий там Голод живет. Войдет пусть Глада богиня
В гнусную грудь святотатца; и пусть никакое обилье
Не одолеет ее. Пусть даже меня превозможет.
А чтоб тебя не страшил путь дальний, вот колесница,
Тотчас дала их. И вот, на Церериной мчась колеснице,
В Скифию та прибыла. На мерзлой горе, на Кавказе
Остановилась она и змей распрягла и сейчас же
Глада богиню нашла на покрытом каменьями поле, —
Волос взъерошен, глаза провалились, лицо без кровинки,
Белы от жажды уста, изъедены порчею зубы,
Высохла кожа, под ней разглядеть всю внутренность можно.
Кости у ней, истончась, выступали из лядвей скривленных.
Груди, — казалось, они к спинному хребту прикреплялись.
От худобы у нее вылезали суставы узлами,
Чашек коленных и пят желваки безобразно торчали.
Издали видя ее, подойти не решаясь, однако,
Хоть и была далеко, хоть едва лишь туда появилась, —
Голод почуяла вдруг, — и гонит обратно драконов!
В край Гемонийский спешит, в выси натянув свои вожжи.
Глада богиня тотчас — хоть обычно она и враждебна
К дому ее перенес Эрисихтона: вот к святотатцу
В спальню богиня вошла и немедленно спящего крепко, —
Ночью то было, — его обхватила своими руками;
В недра вдохнула себя; наполняет дыханием горло,
Сделала дело свое и покинула мир изобильный
И воротилась к себе, в дом скудный, к пещерам привычным.
Сладостный сон между тем Эрисихтона нежил крылами
Мягкими: тянется он к соблазнительно снящимся яствам,
Мнимую пищу глотать обольщенной старается глоткой.
Но не роскошную снедь, а лишь воздух пустой пожирает.
Только лишь сон отошел, разгорается буйная алчность,
В жадной гортани царит и в утробе, отныне бездонной.
Требует; блюда стоят, но на голод он сетует горько.
Требует яств среди яств. Чем целый возможно бы город,
Целый народ напитать, — для него одного не довольно.
Алчет все большего он, чем больше нутро наполняет.
Не утоляясь водой, выпивает и дальние реки,
Или, как жадный огонь постоянно питания алчет
И без числа сожирает полен, и чем больше получит,
Просит тем больше еще и становится все ненасытней, —
Блюд принимает и требует вновь: в нем пища любая
К новой лишь пище влечет. Он ест, но утроба пустует.
Вот истощает уже, голодая пустою утробой,
Средства отцовские. Ты лишь один, о безжалостный голод,
В глотке его. Наконец все имущество кануло в чрево.
Дочь оставалась одна, — не такой подобал ей родитель!
Нищий, он продал и дочь. Но та господина отвергла,
К морю она подошла и, простерши ладони, сказала:
Девства дары моего!» Нептун овладел ее девством.
И не отверг он мольбы: когда увидал ее шедший
Следом владелец ее, изменил ее бог, и в мужское
Деву обличье облек, и снаряды ей дал рыболова.
Малой приманкой закрыл и следишь за удой, — говорит он, —
Море да будет всегда для тебя безмятежно и рыба
Вечно доверчива, пусть, заглотнув лишь, крючок твой почует!
Девушка в платье простом, что стояла, растрепана, рядом,
Где она, делась куда? Тут сразу следы пропадают».
Внятен ей дар божества, что ставят вопрос ей о ней же, —
Девушка рада душой и спросившему так отвечает:
«Кто бы ты ни был, скажу: ты ошибся; с волны я ни разу
Не сомневайся, поверь, — о, пусть мне подмогою будет
В этом искусстве Нептун! — за время, пока тут сижу я,
Не появлялся никто, и женщина здесь не стояла».
Он не поверить не мог и назад по песку удалился.
Но, убедившись, что дочь принимает различные виды,
После отец продавал Триопеиду часто, — и дева